Жан-Пьер Баблон - Генрих IV

Это оформление было закончено в 1608 г., который можно считать апогеем царствования Генриха IV. Казалось, тучи рассеялись и над головами сияет лазурный небосвод, усеянный геральдическими королевскими лилиями.

В конце 1606 г. равновесие внутри королевства полностью установилось. С покушениями было покончено. Правда, в 1605 г. декабрьским вечером на Новом мосту к Генриху метнулся полубезумный прокурор из Санлиса Жак дез Иль, попытавшийся стащить его с коня и ударить кинжалом. Но это был единичный эпизод.

Эпоха больших заговоров тоже завершилась. Герцог Бульонский вновь стал боевым товарищем и повсюду следовал за королем, который теперь прислушивался к его советам. Антраги, казалось, тоже утихомирились. Граф Овернский все еще сидел в тюрьме.

Состарившийся король менял свои резиденции в зависимости от времени года. С января до начала апреля он, как правило, жил в Париже, с апреля по июль находился в Фонтенбло, в августе снова был в Париже, а в сентябре на всю осень опять возвращался в Фонтенбло.

Государственными делами он занимался более усердно и кропотливо, чем прежде. С 1607 по 1609 гг. преумножилось возведение королевских зданий. Париж преображался. Политическая оппозиция (протестанты, дворянство, ультракатолики, крестьяне) притихла. Франция неторопливо вступала в новый век и училась жить в мире.

Сотрудничество короля и Сюлли стало более тесным и плодотворным. Разумеется, Генрих не утруждал себя долгим сидением за письменным столом, но все более внимательно следил за поступающей информацией. Он считался с мнением Сюлли, доверял его сведениям, извлеченным из груды документов, ценил необычайную работоспособность этого неутомимого труженика. Он любил приезжать к нему в Арсенал, который был одновременно дворцом, министерством, крепостью, фабрикой и банком. Он посещал его из интереса, по дружбе, но также из любопытства к этому трудолюбию, ему самому ставшим несвойственным: «Не странно ли, что этот человек никогда не устает от государственных дел?» Сам же он быстро от них уставал. Королевские Советы длились недолго, аудиенции наводили на него скуку. Поскольку вставал он на заре и поздно ложился, у него оставалось много времени для досуга, в частности, для посещения строек, замков и города.

Однако состояние его здоровья не улучшилось: нескончаемые простуды, участившиеся приступы подагры и поносы, вызванные излишествами в еде. В июне 1607 г. в Фонтенбло обострение недугов стало таким мучительным, что, как замечает Пьер де Л'Этуаль, у него изменилось выражение лица и характер, он стал «грустным, вспыльчивым и необщительным». В его письмах участились жалобы на здоровье, усилились также приступы ипохондрии, заставляющие его замыкаться в себе.

С годами его асимметричные черты гармонизировались. Морщины избороздили его высокий лоб, глаза стали больше, нижняя часть лица округлилась. Совершенно седые волосы подстрижены на уровне ушей, горизонтальные густые усы, аккуратно причесанная круглая бородка, доходящая до висков. Нижняя губа, как и прежде, выступает вперед, но отсутствие зубов придает лицу старческое выражение.

Генрих видит, как вместе с ним стареют его товарищи, коннетабль, Роклор и другие. Несколько молодых людей развлекают этот дряхлеющий двор. Свора просителей продолжает осаждать Генриха. Больше, чем когда-либо, злословят о скаредности короля. Бове-Нанжи в своих воспоминаниях писал: «Он был столь мало склонен к щедрости, что когда назначал пенсию или что-либо другое, то делал это с такой неохотой, что казалось, если б это было возможно, он тотчас отобрал бы дарованное». Тем не менее список пожалованных пенсий безмерно удлинился: более 2 миллионов ливров в 1608 г.

Мирная жизнь оставляла больше времени для семейных дел, для детей, особенно для дофина. Ссоры с королевой стали более ожесточенными, связи с любовницами более мимолетными и обременительными. Генриетта, обычно живущая в Вернее, противится стариковской страсти. Она цинично называет себя «королевским пугалом», подразумевая под этим, что король грозит королеве встречами с ней, как детям грозят букой.

Бесконечные ссоры и с одной, и с другой. «Огорчения, которые исходят от вас, — пишет король маркизе 25 апреля 1608 г., — мне тягостнее, чем от кого бы то ни было, ибо я люблю вас больше всех на свете». В августе мы узнаем от него, что королева наконец-то смирилась: «Боней собирался сказать моей жене о моих поездках к вам, но она оборвала его: „Король волен поступать, как ему заблагорассудится. Я ничего не хочу об этом знать“». Тоскующий Генрих пытается воскресить любовь Генриетты воспоминаниями о Малербе и Маркусси. Но иногда он негодует: «Я верю вашим словам, когда они подкрепляются делами, но когда они скрывают ваше равнодушие, я им не верю. Сегодня утром на мессе я увидел в руках нашего сына молитвенник на испанском языке, он сказал, что его дали вы. Я не желаю, чтобы он даже знал, что существует Испания. На вашем месте я бы хотел, чтоб окончательно стерлись воспоминания (о заговоре 1604 г.), но, кажется, вас это не волнует».