Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

За границей наследие Гроссмана не считалось актуальным, даже после того, как была опубликована повесть «Все течет…». Обсуждалось она лишь эмигрантскими изданиями.

Изменения стали заметны, когда полностью был издан роман «Жизнь и судьба». Но мировую известность он получил уже в переводах на европейские языки. Гроссман все-таки победил – хоть и после смерти. Если точнее, через двадцать лет.

В СССР наследие Гроссмана по-прежнему «замалчивали». Актуализировалось оно лишь на исходе 1980-х годов. Тогда же Липкиным была изложена – в дополненном варианте – история тайной отправки рукописи за границу, публикаций там и на родине автора.

Она тоже крайне запутана, изобилует явными противоречиями. В особенности это относится к источникам публикаций романа.

Но проблема устранения противоречий до недавнего времени даже не ставилась. Она игнорировались.

Это вполне объяснимо. Постановка такой проблемы с необходимостью подразумевала бы выявление целого комплекса других, уже не только академического характера.

Прежде всего, критическое рассмотрение мемуарных свидетельств традиционно воспринимается как недоверие мемуаристам, сомнение в их добросоветсности. Часто и в качестве оскорбления. Это выше уже отмечалось.

В данном случае актуальной стала бы еще и проблема текстологической корректности публикаций романа «Жизнь и судьба» на русском языке. А вслед за ней – авторитетности всех переводов, получивших международную известность. Права же издателями давно куплены, продукция выпускается.

Наконец, критическое рассмотрение липкинской версии сказалось бы на оценке публикаций литературоведов, ее некритично использовавших. Меж тем она тиражируется десятилетими, воспроизведена многократно – со ссылками на умершего в 2003 году автора или без них. Противодействие тут прогнозируется изначально.

Так и случилось. Весьма резкие возражения были вызваны нашей статьей «Интрига и судьба Василия Гроссмана», опубликованной в шестом номере журнала «Вопросы литературы» за 2010 год [216].

Мы рассматривали историю ареста романа и спасения рукописей. Разумеется, анализировали источники, в том числе и мемуарные, доказывали, что сведения, предоставленные мемуаристами, весьма часто не подтверждаются, либо непосредственно опровергаются официальными документами и библиографией Гроссмана.

Все остальные проблемы – достоверности сведений о заграничных и отечественных публикациях романа, аналогично и текстологической корректности продолжающихся изданий – нами в статье лишь сформулированы. До решения было далеко. О том и последняя фраза: «Интрига завершена, последствия еще не осмыслены».

Через два года журнал «Вопросы литературы» поместил статью критика Сарнова «Как это было: К истории публикации романа Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”». С точки зрения жанра уместнее бы именовать напечатанное мемуарами. Что, кстати, постулировал автор в первом же абзаце: «Я давно уже собирался об этом написать. Ведь многое из того, что я про это знаю, уйдет вместе со мной. А сохранить это знание надо, – если не для сегодняшнего читателя, так хоть для истории» [217].

Далее Сарнов начал полемику с нами. Причем весьма агрессивно: «Это наведение тени на ясный день (sic! – Ю. Б.-Ю., Д. Ф. ) меня изумило, потому что все, что изображается тут авторами цепью загадок, на которые до сих пор не существует ответа, на самом деле давно и хорошо известно».

Откуда «давно и хорошо известно» – тут же объяснил. Изложил свою версию истории романа. Если сравнивать с липкинской – сюжетная канва не изменилась. Наш оппонент рассуждал о доносе Кожевникова, мудрости и прозорливости «самого близкого друга Гроссмана», спасшего рукопись, помощи Войновича, сумевшего переправить копии через границу, саботаже заграничных издателей, публикации в Лозанне первой книги, а также изданиях в СССР.

Правда, есть принципиально различие. В новой версии среди, так сказать, действующих лиц – Сарнов. Не только свидетель описываемых событий, но и участник борьбы за публикацию романа Гроссмана.

Фактографическую основу изложенной в статье версии Сарнов компилировал из фрагментов опубликованных мемуаров и вольного их пересказа. Иногда пояснял, какие издания цитировал, чаще без этого обходился. Добавлял и детали, ссылаясь уже на свои воспоминания.

Компиляция – обычный случай в мемуаристике. Однако существенно, что Сарнов – на правах точно знавшего, «как это было» – объявил неоспоримой свою версию, равным образом, все им же использованные мемуарные свидетельства.