Дмитрий Пучков - Бородино - Стоять и умирать!

Хотя победа была на нашей стороне, но пушки не прекращали сильную пальбу и постоянно вырывали всё новые жертвы. Под градом картечи и пуль, презирая опасность, всегда неутомимый вице-король объезжал поле битвы; огонь не утихал и вечером был настолько силён, что пришлось поставить на колено расположенный за большим редутом Привислинский легион под командой генерала Клапареда. Более часа были мы в этом мучительном положении, когда у князя Невшательского началось совещание с вице-королем, длившееся до ночи: по окончании его принц Евгений разослал различные приказания своим дивизиям и приказал прекратить огонь. Тут и неприятель стал спокойнее; он дал ещё несколько залпов с промежутками, и тишина его последнего редута убедила нас, что он отступает по Можайской дороге.

Прекрасная в течение всего дня погода стала к ночи холодной и сырой; армия расположилась на поле битвы и частями разместилась по редутам, захваченным с такой славой. Это был плохой привал; корма не было ни людям, ни лошадям, а недостаток дров был очень чувствителен в эту дождливую, холодную ночь. (Здесь в сентябре так же холодно, как в Моравии в декабре.)

После дождливой, холодной ночи 6 сентября был прекрасный день, и мы могли обстоятельно рассмотреть неприятельский лагерь, весь освещённый ярким солнцем.

С утра я отправился на захваченный накануне редут. Множество лежавших кучами трупов свидетельствовало об энергичном сопротивлении и об усилиях наших солдат. Парапеты были во многих местах разрушены нашими пушками; русские орудия сзади были сброшены с лафетов и опрокинуты; артиллеристы, обслуживавшие их, лежали тут же мёртвые. Особенно много убитых было во рвах и на внутренней стороне валов. На наружной их стороне лежали трупы французских солдат, которых во время приступа погибло ещё больше, чем русских гренадер на противоположном конце вала, куда они несколько раз пытались взобраться, после того как мы заняли редут. Когда я подъехал, на редуте было несколько маршалов и командиров корпусов, между ними генерал Монбрен, который был убит на следующий день; я некоторое время разговаривал с ним.

6 сентября обе стороны наблюдали друг друга, и, хотя во многих местах наши позиции были очень близки от неприятельских, не было даже перестрелки. Готовившееся великое событие делало отдельные атаки позиций и патрулей ненужными, почти смешными, и только к вечеру открыли огонь батареи, установленные императором на позиции против правого фланга противника; пальба продолжалась часть ночи и возобновилась на рассвете. В сопровождении маршалов и генералов Наполеон проехал вдоль фронта армии, чтобы сделать последние распоряжения и указать ей на завтра арену её славы, по его выражению.

В сущности, трудно себе представить вид нашего лагеря в эту ночь. У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник. Мало-помалу шум стихает, огни бледнеют, потом гаснут, и людей охватывает сон, для многих — последний.

На рассвете 7-го на пространстве обоих лагерей раздаются звуки труб и барабанов, сливающихся вскоре с канонадой установленных ночью батарей. Люди берутся за оружие, строятся, и в каждой колонне прочитывают приказ императора…

Наш корпус приближался к большому редуту. Мы построились за глубоким рвом, отделявшим нас от него. Я же перевёл свою артиллерию за овраг и поставил батарею, тотчас открывшую огонь против артиллерии редутов, бывших направо и налево от нас, и против масс пехоты и кавалерии впереди. Скоро весь кавалерийский резерв собрался в этом пункте и построился несколькими рядами вправо от моих батарей. Огонь всё усиливался. Пули, ядра, гранаты и картечь градом сыпались на нас со всех сторон и делали большие борозды в рядах нашей кавалерии, простоявшей несколько часов неподвижно под огнём. Равнина была покрыта ранеными, направлявшимися к перевязочным пунктам, и лошадьми без всадников, скачущими в беспорядке. Недалеко от меня был полк Вюртембергских кирасир, на который как будто всего больше сыпалось снарядов; каски и латы, сверкая, взлетали над всеми рядами. Французские стрелки, поставленные впереди, тоже сильно пострадали, в особенности от ружейных выстрелов, причём пули звенели, ударяясь об их латы. Здесь был смертельно ранен в низ живота молодой Ларибуазбер, капитан этого корпуса, сын генерала от артиллерии. Моя артиллерия тоже очень потерпела; вскоре два орудия были сдвинуты с лафетов и убито много людей и лошадей. В это время генерал Груши подъехал со своим штабом к краю оврага позади меня и велел меня позвать. Не успел я подойти к нему, как неприятель стал стрелять по нашей группе, и в несколько минут были убиты или ранены картечью многие ординарцы и штаб-офицеры; раненная пулей в грудь лошадь генерала Груши упала, придавив его; мы думали, что он убит, но он отделался сильной контузией. Одновременно был ранен в шею картечью ординарец из стрелкового полка, бывший при мне.