Христофор Манштейн - Записки о России генерала Манштейна

При заключении Ништадтского мира со Швециею, Петр I утвердил привилегии лифляндцев со следующею оговоркою: «насколько они (привилегии) совместны с системою правления». Эта оговорка внесена также в патенты преемников Петра. Когда Анна вступила на престол, обер-шталмейстер граф Левенвольде, пользовавшийся ее вниманием, вздумал воспользоваться ее милостию, чтобы освободить свое отечество от упомянутого ограничения. Но граф Остерман, как верный министр, не допускал никакой перемены. Ягужинский воспользовался этим случаем, намекнув Левенвольде, что если ему, Ягужинскому, возвратят его прежнюю должность обер-прокурора сената, то он берется окончить дело по желанию Левенвольде. Обер-шталмейстер без труда исходатайствовал у императрицы восстановление Ягужинского, а этот с своей стороны тоже сдержал слово и выхлопотал, чтобы подписали привилегии Лифляндии. После счастливого окончания этого дела, Ягужинский, некогда один из первых любимцев Петра I, вообразил, что он может распоряжаться делами в такой же мере, как бывало при том государе, когда он в сенате имел значение почти равное императору; однако Кабинет не одобрил и не допустил этого притязания, да еще сделал ему по этому поводу довольно колкие замечания. Ягужинского взорвало; полагая, что всему причиною Бирон, который и без того не оказывал достаточного уважения его особе, он разгневался на любимца, и в разных случаях стал довольно дурно отзываться о нем. Но, как ему показалось, что он этим недовольно выместил Бирону, он решился и на большее. Находясь однажды за столом у гр. Бирона, Ягужинский, выпив лишнее, не удержался и насказал ему грубостей. Ссора дошла до того, что Ягужинский вынул уже шпагу против хозяина дома; их разняли, а Ягужинского отвезли домой.

Для всякого другого, кроме Ягужинского, это приключение окончилось бы весьма худо. Но императрица, не забывая оказанной им услуги, сделала ему только выговор за его проступок, а чтобы дать обер-камергеру время успокоиться, она отправила Ягужинского послом в Берлин. Когда, спустя несколько лет, умер великий канцлер гр. Головкин, то на его место в Кабинете был вызван Ягужинский. Так как в то время гр. Бирон за что-то сердился на гр. Остермана, то он примирился с Ягужинским, чтобы умалить значение Остермана, потому что оба министра никогда не были большими друзьями: их взаимная неприязнь возникла на Ништадтском конгрессе.

Когда Петр I в 1721 г. послал туда гр. Остермана, он предписал ему в инструкции настаивать на уступке Выборга, но не до того, чтобы прервать для этого переговоры. Остерман, постигая всю важность этой крепости, во всех своих реляциях не переставал представлять необходимость удержать ее за Россией, и головою отвечал, что шведы в крайности уступят. Говорят, что на этот счет у него были верные сведения через измену одного шведского министра, который за то получил восемьдесят тысяч рублей. Действительно, в таком смысле были по этому предмету даны инструкции шведским уполномоченным. Остерман, знакомый с складом ума своего государя и зная о желании Ягужинского присутствовать на конгрессе, боялся, чтобы Ягужинский не воспользовался нетерпением Петра I покончить с войною и не заставил его уступить; а как, в таком случае, Ягужинскому же пришлось бы привезти с собою окончательные условия, то он сговорился с своим другом, гр. Шуваловым, комендантом Выборга, и просил его, если Ягужинский туда приедет, угостить и задержать его у себя сколь возможно долее, а его уведомить с курьером. Как он предвидел, так и случилось. Ягужинский, падкий на гульбу, не отказался от приглашения, и пробыл целых два дня в гостях. Предваренный Шуваловым, Остерман воспользовался этою неосторожностью. Он велел сказать шведам, что ему дан приказ покончить с делом в одни сутки, а не то прервать переговоры. Хитрость удалась; доведенные до крайности шведы согласились на уступку Выборга, и договор был заключен и подписан до приезда Ягужинского. Последнего это поразило как громовым ударом, и тем сильнее, что он не посмел и придраться ни к кому; это еще пуще его раздражило. Он не мог простить Остерману этой проделки. Впрочем, надобно отдать ему справедливость; когда он был назначен кабинет-министром, то находился, по крайней мере наружно, в ладах с Остерманом. Это согласие может быть приписано и болезненному состоянию обоих, не позволявшему им видеться друг с другом за стаканами, потому что, как скоро Ягужинскому приходилось выпить, уже ничто на свете не в силах было сдержать его запальчивость.