Жорж Дюби - История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д'Арк

Из народа — на этот раз низших его слоев — выходили и специалисты иного рода: мастера побоищ, постоянные участники доходных войн. Замок Шато-Гайяр считался неприступным. И все-таки он был взят. Отнюдь не приступом рыцарского войска, а благодаря хитроумию наемников Филиппа Августа: они проникли в крепость как крысы, проскользнув в отверстия сидений отхожих мест замка. Неожиданное появление новых, противоречащих морали, приемов нападения стало скандалом XII века. Речь идет прежде всего о широком распространении одного из видов наступательного оружия, использование которого не требовало личного мужества, поскольку оно действовало на большом расстоянии, поражало цель коварно, исподтишка, как заразная болезнь; жертва не могла ни предвидеть, ни отразить удар и даже заметить и узнать противника: появилась еще одно новое детище механики — арбалет — усовершенствованный лук, точно бьющий по цели благодаря системе зубчаток, многократно умножающий дальность и убойную силу. Это было легкое и удобное в обращении оружие, подобное баллисте, но стреляющее не камнями, а стрелами, способными пробить любой панцирь. Арбалет разил насмерть не только рыцарей, но и государей, располагавших наиболее надежными средствами защиты. Ричард Львиное Сердце, король Англии, сначала был ранен, а в следующий раз убит арбалетной стрелой. Церковь попыталась запретить использование этого убийственного оружия с момента его появления. Организуя крестовый поход, папа Урбан II запретил использовать арбалет против христиан, но с запретом не считались. В 1139 году Латеранский вселенский собор предал анафеме всех, кто прибегнет к услугам стрелков-арбалетчиков, и опять же безрезультатно. После 1150 года это оружие получило повсеместное распространение, и преумножилось число людей, внушавших ужас, мастеров стрельбы, прекрасно им владеющих, продававших любому, кто больше заплатит, свое умение издали сразить боевого коня и пробить любую кольчугу.

Военных наемников того времени именовали «кольчужниками», «брабантцами» — по названию бедных и диких окраин Фландрии, они появлялись оттуда, а также из Прованса и Пиренеев. Действовали они «артельно», тесным содружеством, во главе с вожаком, задачей которого было ведение переговоров с нанимателями. Такая «рута» — группа пеших воинов, вооруженных ножами, пиками, крючьями и арбалетами, мало чем отличалась от ополчения сельских общин, поднятого по тревоге. Но еще более они походили на ощетинившиеся оружием группы конвоя, которыми окружали свои караваны связанные торговыми обязательствами купцы, когда приходила пора отправляться в полный превратностей путь к дальним ярмаркам. За рутами тянулись возы и шли женщины. Ведь после «дела» группа обычно не распадалась, сохраняя постоянным свой состав. Если не было нового нанимателя, она продолжала кочевать по стране, разбойничая и грабя мирных жителей. Появившись впервые в те времена на полях сражений, руты остались на них надолго, вызывая ужас и отвращение современников. Запятнанные кровью своих жертв, опозоренные полученными за эту кровь деньгами, погрязшие в распутстве, к которому они, как считалось, были особенно склонны, святотатственно чокавшиеся украденными из святилищ кубками, эти сбившиеся с пути, но продолжавшие тем не менее творить молитвы вместе с нанятыми ими беглыми клириками, наемные вояки, набиравшиеся из числа совершенно опустившихся маргиналов, бастардов, лишенных наследства, из беднейших слоев общества, представлялись современникам чем-то вроде чумы, бича Божия, насланного на них гневом Господним. От рутьеров надлежало избавляться всеми силами.

В 1179 году новый Латеранский церковный собор призвал уничтожить рутьеров наряду с еретиками. Но как отказаться от услуг этих людей, когда приходится защищать не что-нибудь, а «родину», да и средства есть, чтобы им платить? Они были нужны всем государям, желавшим успешно противостоять неприятелю, завладеть его замками или просто иметь противовес чрезмерно усилившемуся рыцарству. В 1163 году Людовик VII и Фридрих Барбаросса встретились на границе своих королевств, чтобы обсудить вопрос о всеобщем мире: они обязались не прибегать более к услугам наемников на всем пространстве между Парижем, Рейном и Альпами. Но христианнейший король Франции отнюдь не обещал отказываться от помощи наемников в землях западнее Парижа, то есть в той стороне, откуда ему грозила серьезная опасность.

Все чаще государи начинали несколько по-иному использовать способности простолюдинов. К концу века некоторые из отличившихся стражников — «сержантов», заслуживших общую хвалу, стали допускаться к службе в конном строю, и иногда их вооружали арбалетом. Если не принимать во внимание арбалет, можно ли было отличить этих низкородных всадников от тех, кто считал, что право и честь сражаться в конном строю принадлежит исключительно людям благородной крови? И сложившийся в эти времена ритуал «посвящения в рыцари», не предназначался ли он как раз для того, чтобы подчеркнуть это различие? Открытый простонародью доступ к пользованию наиболее эффективным оружием разрушал высшую привилегию рыцарского сословия и заставлял его теснее сплотиться для защиты своих титулов и добродетелей. Возможность такого доступа ускорила превращение рыцарской социальной группы в настоящую знать. В среде рыцарства также обострилось чувство страха перед простонародьем и, следовательно, презрения к нему. Презрение к неблагородным не мешало рыцарям продавать свою храбрость и служить — подобно тем же брабантцам — за деньги, хотя ради успокоения совести они всячески показывали свое бескорыстие, соря деньгами на празднествах. Они твердили, что полученная плата — всего лишь подарок из рук сеньора, которому положено вознаграждать своих людей за преданность. И в XII веке мы, таким образом, опять находим деньги — «движущую силу войн» и, стало быть, — власти. Деньги проникают во все общественные отношения. И ничего не оставляют в прежнем виде.