Уильям Додд - Дневник посла Додда

Суббота, 4 августа. Я работал в посольстве до половины первого, а потом решил, что на сегодня хватит. Пришла делегация американских лесоводов, и мы поговорили немного о чудесных немецких лесах, которые они изучают.

Воскресенье, 5 августа. Я зашел на час в посольство, чтобы узнать, нет ли телеграмм, и прочесть кое-какие письма из Соединенных Штатов. Потом я дочитал «Дневник» Пипса, чтобы получить представление об общественных нравах и коррупции в стюартовской Англии. Многое напомнило мне нравы и методы, которые я наблюдаю теперь в нацистской Германии.

Немцам, однако, свойственна одна любопытная черта – любовь к животным. Об этом я раньше никогда не читал в литературе. Особенно любят они лошадей и собак. Сейчас, когда большинство немцев боятся сказать лишнее слово, доверяясь только ближайшим друзьям, лошади и собаки чувствуют себя превосходно; так и кажется, что они хотели бы обладать даром речи. Женщина, которая способна донести на соседа и, обвинив его в государственной измене, подвергнуть опасности, а то и отправить его на верную смерть, заботливо выводит на прогулку в Тиргартен своего большого добродушного с виду пса. Сидя на скамье, она разговаривает с ним и ласкает его, а он справляет естественные потребности. Она никогда не выбранит и не ударит собаку, как это часто делают в Америке. Собака никогда не беспокоится, не выказывает страха, она всегда чистая и упитанная.

Такими же благами пользуются и лошади, чего никак нельзя оказать о детях и молодежи. Я часто останавливаюсь, когда иду в посольство, и разговариваю с парой красивых лошадей, которые ждут, пока разгрузят их фургон. Они такие чистые, откормленные и довольные, что, кажется, вот-вот заговорят. Если я поднимаю руку, как будто хочу ударить одну из них, она даже не отведет головы, чтобы уклониться от удара. Она не представляет себе, что кто-нибудь может причинить ей зло. Закон запрещает здесь жестоко обращаться с животными, и всякий, кто дурно обходится с лошадью, собакой или коровой, может быть немедленно арестован.

В декабре прошлого года я в Нюрнберге наблюдал точно такое же «лошадиное счастье»: выйдя из резиденции мэра города, я увидел пару великолепных серых лошадей и приласкал их. Казалось, они все понимали. То же самое в Дрездене. Животные – единственные счастливые существа, которых я встречаю здесь; может быть, то же можно сказать и о птицах, но их я почти не вижу.

В то время, когда людей сотнями убивают без суда или без всяких доказательств виновности, когда население буквально трепещет от страха, животные пользуются неприкосновенными правами, о которых люди не могут и мечтать. Да, тут уж поневоле захочешь стать лошадью!

Понедельник, 6 августа. В полдень мы с супругой заняли свои места в зале рейхстага, чтобы отдать последние почести покойному фельдмаршалу Гинденбургу. Присутствовали все члены дипломатического корпуса. Зал был полон. Геринг, одетый в яркую крикливую форму, увешанный медалями, весь сияя и радуясь своему представительному виду, восседал на председательском кресле с высокой спинкой; справа от него, чуть пониже, сидел Гитлер, а еще правее заняли места Папен и Нейрат. Другие члены кабинета расселись в соответствии с занимаемыми ими постами – почти все они были в форме и при орденах.

Гитлер был в своей форменной коричневой рубахе. Выглядел он гордо и самодовольно: ему предстояло произнести речь, которую радио разнесет по всему миру. В зале собрались те, кого именуют депутатами рейхстага. Это отнюдь не законодатели, а ставленники Гитлера: ни один из них никогда не голосовал вопреки воле канцлера и не рискнул сам предложить своим коллегам на рассмотрение какой-нибудь закон. Члены рейхстага были в коричневых рубахах и выглядели далеко не траурно. Дипломаты сидели на своих обычных местах, большинство из них в очень пышной форме, причем те немногие, кто приехал в визитках, были в черных перчатках, а те, кто надел костюм времен Людовика XIV, – в белых перчатках.

В назначенный час Геринг встал и предоставил слово Гитлеру, который поднялся на трибуну; при этом все депутаты вскочили, вытянули руки под углом в 45 градусов и держали их так до тех пор, пока он не ответил на приветствие. Это было гораздо важнее, чем всякие выражения горя по поводу кончины престарелого президента.

Траурная речь продолжалась двадцать пять минут. Признаться, я ожидал гораздо худшего, хотя Гитлер не отдал должного президенту и его достоинствам как главе государства. Он все время подчеркивал военный талант и боевые заслуги героя Танненберга. В конце он обронил очень важное замечание о том, что именно Гинденбург привел национал-социалистов к власти. Кончив речь, Гитлер подошел к первому ряду кресел, поцеловал руки дочерям покойного президента и обменялся рукопожатием с его сыном – полковником Оскаром фон Гинденбургом. После этого зазвучала торжественная музыка, и все мы удалились. Без двадцати пяти одиннадцать я сел в поезд, чтобы ехать в Танненберг, в Восточную Пруссию, где осенью 1914 года Германия одержала первую большую победу в мировой войне 8. Я сразу же лег спать и таким путем избежал встречи с фоторепортерами, которые не замедлили явиться в поезд со своими аппаратами.