Уильям Додд - Дневник посла Додда

Пятница, 24 июля. Проездом через Вашингтон я повидал государственного секретаря Хэлла. Мы непринужденно беседовали в течение нескольких минут о неудаче немецкой делегации, которая недавно вела с ним переговоры, и о возможности поражения Рузвельта. Я высказал сожаление, что Германия не может изменить свои двусторонние торговые соглашения. Это влечет за собой распространение на импорт из Германии повышенных тарифов, поскольку Германия при Гитлере не может открыть свой рынок для американского экспорта – обычные трудности современных промышленных стран.

Что касается переизбрания Рузвельта, Хэлл сказал, что он вполне уверен в успехе, но, добавил он, президент не может открыто высказать то, «что мы с вами считаем правдой о нелепостях тарифной политики. Народ настроен теперь протекционистски». Если это так, то протекционистские тарифы впервые в истории Америки получат большинство голосов.

Вашингтон в некотором отношении самый неприятный из известных мне городов. На Пенсильванском проспекте и проспекте Конституции такое сильное движение, что проехать на автомобиле или пройти пешком крайне трудно и опасно. Правительственные здания строятся впритык одно к другому, и планировка административной части города напоминает нелепую планировку чикагского Лупа, где миллионы людей работают или передвигаются с опасностью для жизни. Теперь люди считают, что они должны набиваться в города, и отказываются покидать их даже тогда, когда им угрожает голод. Как это отличается от духа и целей тех, кто основал североамериканские колонии, а затем Союз!

Среда, 29 июля. В полдень я отплыл на «Вашингтоне». Скоро возобновится мое напряженное пребывание в Берлине, где демократия подвергается гонениям почти каждый день.

Пятница, 7 августа. После медленного плавания в течение всего дня в мелких водах Эльбы мы прибыли в Гамбург. Отсюда я в своей машине помчался в Берлин и прибыл туда в половине одиннадцатого. Продолжительный отдых в Виргинии и Чикаго оказал на меня исключительно благотворное влияние, несмотря на утомительную работу, которую я проделал в университете. На всем пути от Гамбурга до Берлина продолжительностью в 200 миль местность была живописной, цветущей, как это всегда бывает весной и летом.

Воскресенье, 9 августа, ночь. Я был среди приглашенных в столетний «Клуб господ». За моим столом сидели Папен, Нейрат, французский посол и другие, но ничего по-настоящему интересного не было сказано. Это был пышный прием на сто пятьдесят человек в честь участников Олимпийских игр, которые привлекают к себе столько внимания. Это тот самый клуб, члены которого ждали смерти в последнюю неделю июня 1934 года; один из них просил у меня зашиты. На стенах главного обеденного зала развешаны портреты кайзера Вильгельма I, Гинденбурга и Гитлера.

Кроме самого обеда, не было ничего заслуживающего упоминания, правда, Нейрат сказал, что сегодня днем разговаривал по прямому проводу с Мадридом. По его словам, в Мадриде ничего особенно важного не происходит и вряд ли произойдет в течение ближайшего месяца. Он сказал:

– Все страны совершают экономическое самоубийство вследствие своей нелепой торговой и финансовой политики. Шахт был прав в своей недавней речи.

Пятница, 14 августа. Фриц Кун, нацистский фюрер в Америке, который одно время работал на заводе Генри Форда в Детройте, привел ко мне в посольство группу американских немцев. Он возит свою группу туристов по Германии, чтобы убедить их, что нацизм – это спасение для современных народов. Кун скрыл от меня свои намерения, но позже я узнал, что он представляет Боле из иностранного отдела нацистской партии.

Вчера Геринг устроил прием на открытом воздухе в честь руководителей делегаций на Олимпийских играх, и мы отправились туда. Старинный прусский королевский дворец, в котором Геринг чувствует себя как дома, значительно больше и лучше обставлен, чем Белый дом в Вашингтоне. Сад, расположенный в самом центре города, такой же величины, как и лужайка перед Белым домом. Прожекторы, установленные на крышах окружающих зданий, освещают парк так хорошо, что там светло как днем. Кроме того, сотни лампочек висят повсюду на деревьях. Вряд ли самый изобретательный ум мог бы что-нибудь добавить к этому.

Члены правительства – Геббельс, Нейрат, Бломберг и другие – стояли вперемежку с послами и посланниками со всего света. Я немного поговорил с Шахтом и прошелся по парку с сэром Эриком Фиппсом. Когда гости сели ужинать за сотни столов, больших и маленьких, подул холодный влажный ветер; электрические обогреватели не грели, так как ветер уносил тепло. Я продрог, но моя жена возражала против того, чтобы я надел шляпу и пальто, которые я оставил во дворце. Поскольку становилось все холоднее, я все-таки надел пальто и шляпу. Это не должно было броситься в глаза, так как Левальд, немец, возглавляющий комиссию по проведению Олимпийских игр, также был в шляпе, а сэр Эрик Фиппс вообще решил покинуть вечер из-за холода. Затем последовало самое грандиозное представление, какое мне когда-либо приходилось видеть. Артисты и артистки, одетые в костюмы восемнадцатого века, танцевали на лужайке. Знаменитый пилот Удет выполнил различные фигуры высшего пилотажа. Некоторое время мы наблюдали это представление и другие номера, но стало так холодно, что в четверть одиннадцатого я решил уехать. Я был уверен, что ко мне вернется моя прошлогодняя простуда.