Евгений Анисимов - Держава и топор

Для жилья каторжникам были устроены «каторжные дворы» или «остроги». Они были и в Сибири, и в других местах. В Петербурге «острог каторжным колодникам» заложили в 1706 году. Он находился на месте современной площади Труда: неподалеку от этого места располагалось Адмиралтейство, рядом была Новая Голландия, где без труда каторжников обойтись не могли. По данным, приводимым Л. Н. Семеновой, в Адмиралтействе работало от 500 до 800 каторжников. Позже острог перенесли на реку Пряжку, а в 1742 году – на Васильевский остров, возможно, к Галерной гавани. По-видимому, именно в этом остроге во время наводнения 1777 года погибло около 300 арестантов.

Жизнь каторжных подробно описывает А. Т. Болотов, служивший начальником конвоя в Рогервике: «Собственное жилище их… состоит в превеликом и толстом остроге, посредине которого построена превеликая и огромная связь (то есть сруб, казарма, барак. – Е. А. ), разделенная внутри на разныя казармы или светлицы. Сии набиты были полны сими злодеями, которых в мою бытность было около тысячи; некоторые жили внизу на нарах нижних или верхних, но большая часть спала на привешенных к потолку койках». Как и везде, политических и уголовных преступников держали вместе. Не делали различий по социальному положению и происхождению каторжан. Болотов писал: «Честное или злодейское сие собрание состоит из людей всякого рода, звания и чина. Были тут знатные, были дворяне, были купцы, мастеровые, духовные и всякаго рода подлость, почему нет такого художества и рукомесла, котораго бы тут наилучших мастеров не было и которого бы не отправлялось… Впрочем, кроме русских, были тут люди и других народов, были французы, немцы, татары, черемисы и тому подобные». Охрана могла не только наказывать каторжников, но и освобождать их от общих работ, что она делала за взятки.

Охрана такого большого числа преступников была делом сложным и опасным, несмотря на предосторожности – всех каторжных держали в кандалах, а некоторые, как пишет Болотов, «имели двойныя и тройныя железа, для безопасности чтоб не могли уйти с работы». Против побегов использовали, как и в тюрьме, цепи, колодки, различные стреноживающие узника снаряды. Каторжных водили на работу под охраной. Наказания солдат за ротозейство или соучастие побегам каторжников отличались суровостью. Проштрафившихся охранников ждали допросы, пытки, шпицрутены или кнут, а также ссылка. Два раза в день – утром и вечером – устраивалась перекличка каторжан по списку. Несмотря на всевозможные предосторожности и строгую охрану, как писал Болотов, «выдумки, хитрости и пронырства их так велики, что на все строгости находят они средства уходить как из острога, так и во время работы и чрез то приводить караульных в несчастье. Почему стояние тут на карауле соединено с чрезвычайной опасностию и редкий месяц проходит без проказы».

Тема, которой посвящена эта книга, не является ни центральной, ни спорной в русской истории, вокруг нее не ломают копья поколения историков. И все-таки эта тема кажется мне очень важной, ибо история политического сыска – составная часть истории России, а сам политический сыск – один из важнейших институтов власти в Российском государстве.

Что же касается вопроса о масштабах деятельности политического сыска, о числе людей, побывавших в сыскном ведомстве, то определенный ответ на него дать трудно. Сводных материалов на сей счет в нашем распоряжении явно недостаточно для окончательного заключения. Т. В. Черникова пришла к выводу, что Тайная канцелярия и ее Московская контора в 1730‐х годах завели 1909 дел, общее число узников составило 10 512 человек, из которых 4827 были наказаны (так надо понимать выражение автора «число пострадавших узников»), в том числе 820 отправлены в ссылку. Основываясь на этом отношении и общем числе политических дел за 1715–1790‐е годы (11 507 дел), можно предположить, что в сыске могло оказаться около 63 тыс. человек (11 507 дел по 5,5 человек в каждом), наказанию подверглись 31 тыс. человек, в том числе 5100 человек были отправлены в ссылку и на каторгу.

Много это или мало? И на этот вопрос я не берусь ответить определенно. В абсолютных цифрах эти данные, например, для XX века кажутся ничтожными. Согласно третьему тому «Ленинградского мартиролога 1937–1938 годов», только за ноябрь 1937 года и только в Ленинграде и области было расстреляно 3859 человек. Можно рассмотреть пропорцию общей численности репрессированных по политическим мотивам к численности населения. Так, если считать, что в 1730–1740 годах в России было не более 18 млн человек, а в сыск попадало не более 21 тыс. человек, то в сыске оказалось всего 0,116 %. Но очевидно, что эффект деятельности политического сыска определяется не только общей численностью репрессированных, но и многими другими обстоятельствами и факторами, в том числе самим государственным страхом, который «излучал» сыск, молвой, показательными казнями и т. д.