Наталья Пушкарева - Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

В основе перемен лежали отношения собственности, которые требовали строгого контроля над тем, кому она может быть передана но наследству. Ветер перемен коснулся вначале высших слоев русского общества, а затем стал все шире распространяться на иные, прочно закрепляясь. Поскольку это оказалось типично для многих обществ и государств раннего Нового времени, [31] Dulmen R.,van. Kultur und Alltag in dcr Fruhcn Ncuzcil. Munchcn, 1994. Bd. 2. P. 294. как выяснили уже первые исследователи истории «чести и бесчестья» (сама проблема была поставлена в 1960-х гг.), [32] 20 Honor and Shame: The Values of Mediterranean Society / cd. by J. G. Pcristiany. Chicago, постольку был оставлен вопрос: для всех ли европейских народов было характерно возникновение особого отношения к женской чести?

Общества «чести и стыда», пришли к выводу историки, были небольшими аграрными сообществами, особенно типичными для Южной Европы: «В пределах минимальных сплоченных групп внутри этих сообществ, будь то малые или большие семьи (роды), сферы действия были четко определены, вне же этих групп <...> |честь] должна была быть защищена и отомщена». [33] 1966. Продолжение этой работы включает: I lonor and Shame and the Unity of the Mediterranean / ed. by D. D. Gilmore. Washington, D. C., 1987; Honor and Grace in Anthropology / ed. byJ. G. Pcristiany and J. Pitt-Rivcrs. Cambridge, England, 1992. Таким образом, вопрос о чести женщины (чьей-то дочери или чьей-то супруги — отношение к женщине было совершенно объектным) служил средством определения социально своих и чужих. В силу своей сексуальной власти женщина обладала ключом к чести семьи: вольности в поведении женщины были бесчестьем для семьи, скромность, напротив, была ее ценностью. Муж (а в отношении дочери — отец) мог выступить и судьей, и палачом. От женщин же ожидали культивации «стыда», в то время как честь мужчины рассматривалась н шнисимости от его успехов, в том числе и в защите женщин его семьи in оскорблений (едва ли не единственное найденное в ранних нарративах восхваление мужа, остававшегося девственным до самой женитьбы, касается Дмитрия Донского). [34] 51 Honour and Shame: The Values of Mediterranean Society. P. 11.

От мужчины ожидалась главным образом защита чести «своих женщин»; бесчестное поведение девушки или женщины становились куда большим унижением для мужчин в семье, так как тем самым обнаруживалась их, мужчин, нерадивость в охране «своих женщин». Пристальное внимание к сексуальному поведению женщин отражало типичное для патриархата желание управлять, «надзирать и властвовать». При этом честь мужчины — прелюбодея или растлителя, если мужчина становился таковым, — ничуть не страдала в случае посягательств на женщин из иной семьи; напротив, она в известной степени еще и укреплялась, а -символический капитал» семьи, в которой женщина растлила девство или пошла на адюльтер соответственно уменьшался. [35] «Тело свое в чистоте сберег до женитьбы... И после бракосочетания также тело и чистоте соблюдал, к греху непричастным...» (Памятники литературы Древней Руси: XIV-серединаXVвека. М., 1981.С. 215). Честь как символический капитал: Bourdieu P. Outline of a Theory of Practice / trans. by R. Nice. Cambridge, 1977. P. 171 — 183. Честь как беспроигрышная игра (оскорбленная женшина теряет честь, которая становится выигрышем другого): Cohen Т. V., Cohen Е. S. Words and Deeds in Renaissance Rome. Toronto, 1993. P. 24—25.

Распутная жизнь мужчины стала окончательно считаться «грехом вне дома» — в отличие от женского, оскорбляющего семью и дом («Мужнин грех за порогом, жена все в дом несет»). Двойной стандарт стал особенно очевиден. Стандарты «честного поведения» для женщин с каждым годом все более отличались от предписаний для мужчин, [36] Pill-Rivers J. Honor 11 International Encyclopedia of the Social Sciences. 1968. Vol. 6. P. 503-511. и покуда от женщин становились все более ожидаемыми спокойствие, чистота, самого речение, мужское представление об ожидаемых качествах (по крайней мере, в мире западной цивилизации) все чаще начало включать в себя инициативу, соперничество, а как итог — триумф. [37] 33 Postscript: The Place of Grace in Anthropology // Honor and Grace... P. 242—243.

Тематизация «чести и бесчестья» в Московии эпохи становления н развития единого государства стала превращаться к XVI в. в дискурс, риторическую и культурную практику, с помощью которой определялся способ взаимодействия, степень близости «своих» или «чужих», пути н методы контроля сообщества над своими членами и преодоления, со- нлздаиия с конфликтами. [38] Черная А. Честь. Представления о чести и бесчестии в русской литературе XI- XVII вв. // Древнерусская литература. Изображение общества. М., 1991. С. 56-84; Davies N. Charivari, Honor, and Community in Seventeenth-Century Lyon and Geneva // Rite, Drama, Festival, Spectacle: Rehearsals toward a Theory of Cultural Perfomance / ed. by 1 J. MacAloon. Philadelphia, 1984. P. 42-57.