Наталья Пушкарева - Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

Исторические интерпретации инфантицида, безусловно, близки к этнографическим, но все же обладают своеобразием. Подобно социальным антропологам историки считают инфантицид общественным явлением, формой регулирования рождаемости. Между тем историки привыкли иметь дело с «письменными обществами». Поэтому их внимание к феномену инфантицида выражается в интересе к документам, посвященным проблеме инфантицида, а такие документы появляются далеко не сразу. Их критическое количество накапливается тогда, когда происходит своего рода столкновение двух культур — «ученой» и «народной», или, в другой терминологии, когда новая политика контроля над рождаемостью вступает в противоречие с традиционными культурными практиками регулирования рождаемости. Тем самым историки сосредотачиваются на том, почему и как с определенного исторического момента в рамках конкретных обществ инфантицид переходит в разряд неприемлемых социальных явлений, и вокруг этого и разворачиваются дискуссии.

Несмотря на то, что до сих пор принято обращаться за некоторыми комментариями но проблеме инфантицида к текстам античных авторов, исторические интерпретации инфантицида стали появляться сравнительно недавно. Первые значительные исследования в этой области были опубликованы оиять-таки в 1970-х гг. в связи с ростом академических дебатов о власти, сексе и отношениях между полами. Важную теоретическую рамку для современных исторических исследований задал М. Фуко, сформулировавший свою теорию «биовласти» — политических институтов современного типа, заинтересованных в осуществлении контроля над населением и его воспроизводством. [390]Если развивать основной тезис Фуко, то инфантицид становится ненормальным явлением, преступлением лишь в тех обществах, где государство монополизирует право защищать жизнь и обрекать на смерть, отнимая его у рядовых членов общества, в том числе у родителей новорожденного ребенка. С момента возникновения соответствующих законов детоубийство переходит из разряда социально «невидимых» феноменов в область публичной политики и дебатов с участием специалистов.

Социально-конструктивистская модель, связываемая с именем Фуко, сделала для многих историков необходимым более тщательное исследование вопроса о том, как государственной власти и ее представителям удалось не только придать негативный смысл народным практикам регулирования рождаемости, но и перевести их в разряд криминальных. Кроме того, возник интерес к тому, как шел процесс конструирования образа субъекта данного преступления и его жертв. Вполне понятно, что историки сосредоточились на материалах судебных процессов, посвященных случаям детоубийства, которые стали многочисленными в Европе уже в Новое время. Характерно, что эти процессы были частью более масштабной борьбы с другими проявлениями «народного беззакония» — поджогами, браконьерством, кражами и т. п. На обширном фактическом материале специалисты по социальной истории Запада показали, что в Италии, Англии, Шотландии, Германии и других европейских странах в роли обвиняемых традиционно выступали молодые незамужние женщины, а жертвами — их незаконнорожденные дети; действовала своеобразная машина, из раз в раз избирающая своими мишенями одних и тех же субъектов. [391]Данное обстоятельство вынудило некоторых исследователей уделить особое внимание работе самих судов, а также вкладу судей и судебно-медицинских экспертов в формирование юридических и медицинских трактовок инфантицида. Некоторые историки поставили перед собой цель заново интерпретировать истории о детоубийстве, рассказанные прежде юристами и врачами. [392]

Начав с изучения дел в Европе, историки не ограничились анализом только европейских случаев и обратились к изучению проблемы инфантицида в других крупных культурных регионах. В результате этого появились работы, посвященные инфантициду в исламском мире, [393]Америке, [394]

Южной Африке [395]и Японии. [396]Особое внимание было уделено Китаю [397]и Индии, [398]где народные формы контроля над рождаемостью традиционно были связаны с истреблением девочек, а в современный период правительства обеих стран в отличие от остальных государств вынуждены были поддержать меры по ограничению рождаемости.

История инфантицида в России все еще нс написана, но первые шаги уже сделаны. Первыми проявили к ней интерес западные историки. В 1988 г. Д. Рэнсел опубликовал работу об истории брошенных детей, в которой на примере московского и петербургского приютов показал, какие масштабы в центральных областях России во второй половине XVIII в. приобрела практика оставления незаконнорожденных детей. Приюты функционировали как особые пункты обмена между образованным обществом и российской деревней. Их цель состояла в том, чтобы сохранить жизнь обреченным детям, и, кроме того, они выступали особыми социальными лабораториями по воспитанию будущих ремесленников и мастеровых. [399]Поскольку приютов для подкидышей в России поначалу было немного, то число обреченных на смерть брошенных детей по всей сельской России еще долгое время оставалось весьма значительным.