Наталья Пушкарева - Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

В 1989 г. И. Левин в своей книге о сексуальности в России, Сербии и Болгарии затронула проблему инфантицида с другой стороны. Она показала, что с момента принятия православного христианства в славянских странах и вплоть до конца XVII в. инфантицид был следствием повышенной озабоченности со стороны церкви и простого народа феноменом внебрачных половых связей, а жизнь младенцев, рожденных вне брака, была ценой для спасения женской репутации. [400]Этот вывод, сделанный Левин для российской истории X-XVII вв., применим и в более широкой исторической перспективе. Так, по мнению Ф. фон Зааля, греческая, римская и христианская культуры традиционно были более озабочены предотвращением добрачного и внебрачного секса, нежели заботой о благополучии детей. [401]

В 1992 г. Л. Энгсльштсйн в работе о сексуальности в России на рубеже XIX—XX вв. показала, что некоторое ослабление традиционного социального и церковного контроля над женской сексуальностью в тот период привело к усилению полицейского и медицинского внимания к этой сфере. Одним из важных последствий такой криминализации и медикализации женской сексуальности стал рост числа фиксируемых женских преступлений, главным из которых было детоубийство. [402]

Идеи о существовании традиционно жесткого социального контроля над частной и сексуальной жизнью русских женщин в X-XIX вв. в 1990-е гг. стали обсуждаться и в российской исторической науке. Н. Л. Пушкарева в целом ряде своих выводов оказалась солидарна с Левин и Энгелынтсйн, показывая, кроме того, что степени женской сексуальной свободы в России варьировались как относительно различных социальных групп, к которым принадлежали женщины, так и относительно различных исторических периодов. Последнее, очевидно, может быть важным для построения реалистической реконструкции истории инфантицида в России в дореволюционный период. [403]

В 2000 г. Б. Н. Миронов опубликовал первое масштабное исследование по социальной истории России XVIII — начала XX в., в котором первым из российских историков затронул вопрос о детоубийстве в царской России. Миронов справедливо связал его с вопросом о «демографическом менталитете православного населения» и пришел к выводу, что детоубийство было сравнительно редким явлением в России, лишь во второй половине XIX в. число таких преступлений несколько возросло. Кроме того, он заключил, что главными жертвами инфантицида в России были внебрачные дети и отчасти безнадежные калеки, при этом во многих случаях отцы крестьянских семейств даже приветствовали рождение внебрачных детей. Наконец, но мысли Миронова, общая детская смертность в деревенской России была столь велика, что это становилось причиной равнодушного (в духе Ф. Лрьсса) [404]отношения крестьян к их детям и господства фатализма в народном сознании. Инфантицид, с этой точки зрения, был лишь частью общей картины хрупкости детской жизни в дореволюционном российском обществе. [405]

В последующие годы появились первые самостоятельные исследования по истории инфантицида в Российской империи. [406]Тема фрагментарно развивается и другими авторами, обсуждающими родственные сюжеты, например вопрос о судьбах внебрачных детей. [407]Затрагивается она и в некоторых исследованиях по крестьянской истории, [408]хотя сами исследователи порой не рискуют отступить от господствующих медико- психологических интерпретаций, несмотря на то, что ведут разговор от имени исторического знания. [409]

Можно упомянуть и о том, что наряду с перечисленными выше дискурсивными линиями интерпретации инфантицида осуществляются еще с двух сторон. Во-первых, продолжает разворачиваться церковный дискурс, в рамках которого детоубийство трактуется как «грех» или «преступление перед Богом». Во-вторых, наличествует дискурс журналистики и вообще современных медиа, а инфантицид рассматривается как ненормальное для современного общества явление или «скандал». Если взять пример российской журналистики, то периодические сообщения о случаях детоубийства не выходят за границы простого обличения лиц, совершивших его, и крайне редко поднимаются до уровня более значительных выводов.

Таким образом, феномен детоубийства имеет статус социальной проблемы, тогда как сама проблема презснтируется с помощью различных дискурсивных конструкций. В общественном сознании она предстает как «грех» или «скандал», а также как «убийство новорожденного матерью», ставшее следствием ее «психического расстройства». Достаточно обратиться к имеющимся в Интернете откликам, чтобы убедиться, что данные интерпретации инфантицида являются господствующими. Иногда они дополняются трактовками, которые предоставляют биология и этнография. Исторические интерпретации проблемы инфантицида по-прежнему остаются уделом специалистов, но при этом дают прекрасную возможность увидеть ситуацию в целом.