Ахмед Искендеров - Тоётоми Хидэёси

Авторы и точное время появления военных эпопей (гунки) неизвестны. Судя по всему, гунки — результат коллективного творчества. Гунки, как правило, изображали реальных исторических деятелей, «неистовые битвы», которые, по определению Ф. Энгельса, «заполняли средневековье своим шумом» [92] Ф. Энгельс. О разложении феодализма и возникновении национальных государств. — Т. 21, с. 406. . Их популярность среди широких народных масс объяснялась не только доходчивой формой изложения, ясным и близким для понимания содержанием, но прежде всего тем, что лучшие из этих памятников, как полагают некоторые японские исследователи, с точки зрения отражения самой сути действительности отличались в целом последовательным реализмом [93] Иэнага Сабуро. История японской культуры, с. 103. . Они значительно расширили круг читателей и слушателей, разорвали узкие рамки старой, так называемой классической аристократической литературы, рассчитанной на изысканную придворную публику. Это была новая литература, отразившая новую эпоху, связанную прежде всего с возвышением нового сословия — самурайства.

Самурай выступает не только главным действующим лицом острых и во многом трагических событий, развертывавшихся в то смутное время, но он впервые становится литературным героем. Показывая величие деяний самураев, с большой художественной выразительностью отображая такие присущие им черты, как беззаветная храбрость, презрение к смерти, вассальная преданность и т. д., авторы военных эпопей стремились высветить и негативные стороны их характера и поведения: вероломство, измены, заботу о личной выгоде и др. Такой облик самурая явно отличался от морали бусидо, которая, как считает, например, Иэнага Сабуро, приукрашивалась догматиками конфуцианского учения и лицемерно идеализировалась. С точки зрения отображения реальной действительности, полагает он, военные эпопеи, особенно «Повесть о доме Тайра», демонстрируют определенную широту взглядов и черты народности, отсутствовавшие в аристократической литературе [94] Там же. . Черты народности, присущие этой новой литературе, нельзя, разумеется, трактовать так, будто гунки отразили жизнь народа в полном ее объеме, показали борьбу и устремления народных масс. [95] В этом отношении нельзя не согласиться с мнением советского исследователя Е. М. Пинус, которая считает, что влияние событий народной жизни, в частности выступлений крестьян, в военных эпопеях не ощущается: «Мы не видим здесь также героя, который полностью олицетворял бы народные стремления». См.: Е. М. Пинус. Средневековые военно-феодальные эпопеи Японии — гунки (XIII–XIV вв.). — Памяти академика Игнатия Юлиановича Крачковского. Л., 1958, с. 113. И все же было бы, очевидно, не совсем правильно вовсе отрицать наличие в них, пусть в крайне еще ограниченном виде, народного фактора, народных мотивов. Тем не менее это не дает оснований считать гунки полностью народными, а изображаемых в них самураев — народными героями. [96] В интересном предисловии к русскому изданию «Хэйкэ-моногатари» этот литературный памятник без всяких оговорок отнесен к народному произведению, а самурай Ёсицунэ, младший брат первого японского сёгуна Минамото Еритомо, охарактеризован как народный герой (см.: «Повесть о доме Тайра», с. 21). В повести он действительно наделен многими благородными чертами (мужеством, честностью, добротой и др.), что еще больше подчеркивает жестокость и коварство Ёритомо и вызывает симпатии читателя к Ёсицунэ, который пал жертвой злобы и зависти своего старшего брата. Но ведь представители побежденного рода Тайра тоже вызывают сострадание и жалость, предстают куда более благородными, чем победители. Однако этого недостаточно, чтобы причислить их к народным героям, игнорируя тот факт, что речь идет о межфеодальной борьбе, которая нередко принимала крайне жестокий характер и всегда преследовала одну и ту же цель — захват власти и господство над народом.

Написанные на смешанном китайско-японском языке с включением немалого числа чисто японских простонародных слов и выражений, гунки отражали тенденцию, связанную с приближением к национальному стилю и национальной форме художественного творчества, тенденцию, характерную для того периода, когда шея интенсивный процесс развития народной культуры. [97] См.: Иэнага Сабуро. История японской культуры, с. 126. Отход от старой аристократической литературы, рассчитанной на очень узкий круг читателей, наблюдается уже в творчестве Мурасаки Сикибу, которая по праву считается одной из ярчайших звезд на небосклоне не только национальной японской, но и мировой художественной прозы. Ее роман-эпопея («Гэндзи-моногатари») с большой художественной выразительностью и реалистичностью нарисовал образы живых людей, действовавших в реальных условиях, показал сложные перипетии их взаимоотношений, события и явления, составившие характерные черты и особенности эпохи Хэйан. Писательница смело отказывается от условных, нежизненных сюжетов, от установившейся канонической формы, заимствованной из древней китайской литературы, и демонстрирует реалистический подход к изображению жизненных обстоятельств и ярких человеческих характеров. Принципиально новый подход к художественному творчеству и новое содержание потребовали совершенства формы, и прежде всего перехода к широкому и активному использованию национальных языковых форм, т. е. японского языка. И хотя в «Гэндзи-моногатари» нет непосредственного изображения столь трагических событий, как в военных эпопеях, в частности в «Хэйкэ-моногатари» (правда, в относительно спокойной манере повествования, присущей «Гэидзи-моногатари», тоже проглядывается трагичность человеческого существования), между этими произведениями есть определенное сходство, выраженное прежде всего в их реалистическом подходе к изображению действительности. Сохраняя связь с прошлой эпохой, гунки в то же время во все большей мере учитывали новые веяния не только в жизни, но и в средствах и формах ее литературно-художественного отображения. В этом смысле они довольно объективно передавали характер и своеобразие эпохи, специфические особенности японского самурайства, проявлявшиеся, в частности, в его неоднородности, когда, как отмечал Н. И. Конрад, «высшие его слои — в лице вождей могущественных домов — были связаны с родовой знатью: те же Тайра, те же Минамото вели свое происхождение от рода самих императоров. Простое же дворянство, — дружинники этих вождей, были тесно связаны с народной массой, с тем же крестьянством» [98] См.: Н. И. Конрад. Японская литература в образцах и очерках. Т. 1, с. 326–327. .