Ахмед Искендеров - Тоётоми Хидэёси

Н. И. Конрад. Японская литература. От «Кодзики» до Токутоми. М., 1974, с. 339–340.

Буддийские представления об иллюзорности и эфемерности мира были взяты на вооружение сектой Дзэн, которая призывала своих приверженцев презреть смерть и не цепляться за жизнь. Именно это, как полагают некоторые исследователи, больше всего притягивало к дзэн-буддизму японское самурайство (см.: А. Б. Спеваковский. Самураи — военное сословие Японии, с. 62). Объясняя, почему секта Дзэн получила особое распространение среди господствующего класса в рассматриваемый период, Н. И. Конрад писал: «Выдвигая на первый план практику так называемого созерцапия, медитации, она тем самым усиливала в буддизме рационалистическую струю, решительно отстраняя веру в магическое значение религиозных актов и связанную с ними обрядность. Своим же культом воли и самообладания она отвечала требованиям, предъявлявшимся к воспитанию характера воина». См.: Н. И. Конрад. Избранные труды. История. М., 1974, с. 457. Следует, однако, сказать, что помимо дзэн-буддизма популярностью среди самурайства пользовалась и буддийская секта дзёдо, проповедовавшая «чистую религию» и не требовавшая от своих приверженцев ни богатых жертвоприношений, ни слишком строгого послушания.

Как отмечал Н. И. Конрад, облик самурая, рисуемый «Хэйкэ-моногатари» и в еще большей мере «Тайхэйки» («Повесть о Великом мире»), есть и то же время и облик бусидо, поэтому, считал он, познать «путь самурая-воина» можно, только обратившись к этим литературным памятникам (см.: Н. И. Конрад. Японская литература, с. 338, 339).

«Хэйкэ-моногатари» («Повесть о доме Тайра»). Пер. с яп. М., 1982, с. 27.

См.: P. Varley, Ivan and Nobuko Morris. Samurai. L., 1970, с. 32–33.

См.: Inazо Nitоbe. Bushido, с. 87.

A. Mitfоrd. Tales of Old Japan. Vol. 1. L., 1871, с. 231–236.

Этот термин своим происхождением восходит к XIII в., когда Япония подверглась нападению со стороны монголов, под властью которых находилась тогда значительная территория Азии, включая Китай и Корею. На острове Кюсю, который японцы считали наиболее вероятным местом возможной высадки неприятельских войск, была сосредоточена огромная масса самураев для отражения монгольского нашествия. Однако сама стихия пришла на помощь самураям. Поднявшийся у берегов Кюсю огромной силы тайфун вдребезги разбил почти все суда вражеской армады. Фанатично религиозные самураи всерьез поверили, что этот ветер вызвал сам бог, чтобы спасти страну Ямато от уничтожения, поэтому этому тайфуну дали название «божественный ветер» (по-японски камикадзэ).

Ф. Энгельс. О разложении феодализма и возникновении национальных государств. — Т. 21, с. 406.

Иэнага Сабуро. История японской культуры, с. 103.

Там же.

В этом отношении нельзя не согласиться с мнением советского исследователя Е. М. Пинус, которая считает, что влияние событий народной жизни, в частности выступлений крестьян, в военных эпопеях не ощущается: «Мы не видим здесь также героя, который полностью олицетворял бы народные стремления». См.: Е. М. Пинус. Средневековые военно-феодальные эпопеи Японии — гунки (XIII–XIV вв.). — Памяти академика Игнатия Юлиановича Крачковского. Л., 1958, с. 113.

В интересном предисловии к русскому изданию «Хэйкэ-моногатари» этот литературный памятник без всяких оговорок отнесен к народному произведению, а самурай Ёсицунэ, младший брат первого японского сёгуна Минамото Еритомо, охарактеризован как народный герой (см.: «Повесть о доме Тайра», с. 21). В повести он действительно наделен многими благородными чертами (мужеством, честностью, добротой и др.), что еще больше подчеркивает жестокость и коварство Ёритомо и вызывает симпатии читателя к Ёсицунэ, который пал жертвой злобы и зависти своего старшего брата. Но ведь представители побежденного рода Тайра тоже вызывают сострадание и жалость, предстают куда более благородными, чем победители. Однако этого недостаточно, чтобы причислить их к народным героям, игнорируя тот факт, что речь идет о межфеодальной борьбе, которая нередко принимала крайне жестокий характер и всегда преследовала одну и ту же цель — захват власти и господство над народом.

См.: Иэнага Сабуро. История японской культуры, с. 126. Отход от старой аристократической литературы, рассчитанной на очень узкий круг читателей, наблюдается уже в творчестве Мурасаки Сикибу, которая по праву считается одной из ярчайших звезд на небосклоне не только национальной японской, но и мировой художественной прозы. Ее роман-эпопея («Гэндзи-моногатари») с большой художественной выразительностью и реалистичностью нарисовал образы живых людей, действовавших в реальных условиях, показал сложные перипетии их взаимоотношений, события и явления, составившие характерные черты и особенности эпохи Хэйан. Писательница смело отказывается от условных, нежизненных сюжетов, от установившейся канонической формы, заимствованной из древней китайской литературы, и демонстрирует реалистический подход к изображению жизненных обстоятельств и ярких человеческих характеров. Принципиально новый подход к художественному творчеству и новое содержание потребовали совершенства формы, и прежде всего перехода к широкому и активному использованию национальных языковых форм, т. е. японского языка. И хотя в «Гэндзи-моногатари» нет непосредственного изображения столь трагических событий, как в военных эпопеях, в частности в «Хэйкэ-моногатари» (правда, в относительно спокойной манере повествования, присущей «Гэидзи-моногатари», тоже проглядывается трагичность человеческого существования), между этими произведениями есть определенное сходство, выраженное прежде всего в их реалистическом подходе к изображению действительности.