Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

С Францией покончено. Она разгромлена так, что в обозримом будущем не сумеет подняться. Армия, экономика, все государственные структуры — сплошные развалины, так же как и города, которые наши летчики забросали бомбами. Какой беспорядок здесь царит, я сам вижу на примере города Бурж с населением в 50 000 человек. Большая часть из них покинула город, но их место заняли 20 000 беженцев, и нам с огромным трудом удается наладить питание для этих людей. Ведь подвоза продуктов из Нанта, Орлеана и Бордо, которые раньше снабжали Бурж, теперь нет. Особенно тяжело противостоять самовольным закупкам и реквизициям со стороны наших солдат, а особенно офицеров, которые как стервятники набросились на городские запасы и скупают всё мыслимое и немыслимое: не важно, меха ли это, золотые кольца или дамские чулки. Лишь с крайней беспощадностью и без оглядки на лица удается поддерживать порядок. Если этого не делать, то все препоны благочестивой робости исчезают и изнутри — что стыдно видеть — лезет корысть. Но свирепыми репрессиями мне удалось устранить самые неприглядные явления.

Условия, на которых Франции позволят заключить мир, как мне кажется, будут гораздо более суровыми, чем мы ждем. Похоже, фюрер хочет аннулировать вестфальский мир, а однажды кто–то даже сказал, что мирный договор должны будут подписать в Мюнстере [334]. Но сначала он, конечно, передаст в Версальском дворце условия этого мира. В сущности, мы сейчас находимся в крайне необычной ситуации. Заключено перемирие, но война продолжается. Тому есть две основные причины: помогать несчастным итальянцам, которым в этой войне пока не удалось проявить себя ничем, кроме швыряния бомб, а с другой стороны, ослаблять французов так долго, как это возможно. Чем сильнее мы их ослабим, тем позже им удастся задуматься о собственном возрождении, если оно вообще окажется возможным.

Впечатление о французском народе, которое мы получаем, — опустившееся, почти нежизнеспособное общество. Народ выглядит так же, как и шато, вокруг которых он толпится, — пришедшие в упадок и с налетом декадентства. Показательно, что в последнее время воюют уже не белые французы, а только черные. Следы их потомства постоянно встречаются в народе. Вчера один взятый в плен студент с типично негритянскими чертами ответил мне на вопрос о своей расе: Cocktail (помесь). В остальном повсюду в народе видна явная ненависть к англичанам. Наших солдат встречают с подчеркнутой покорностью. Сильной национальной гордости не заметно вовсе. Недавно в одном из замков я видел эстамп Наполеона Великого. Он был превосходен по своему исполнению. Наполеон был изображен как император в роскошном одеянии. Какая пропасть между тогдашней Францией и теперешней! […]

Мы уже готовимся к перемирию. В Бурже я проведу военный парад. Такого здесь еще не бывало. В первый раз в истории здесь оказались немецкие солдаты.

Что готовит будущее в продолжение войны с Англией — об этом мы не имеем четкого представления. Ступят ли в ходе этой войны немецкие или вообще иностранные войска на землю острова впервые в истории — вопрос открытый. После того как высадка десанта стала в этой войне чуть ли не повседневным явлением, ничто нельзя считать невозможным.

Отчет семье, [Шато Турли под Бурже] 28 июня 1940 г.

BArch. N 265/10. Bl. 6–8f. Ms.

[…] В день подписания перемирия я приказал XXXXIII корпусу выйти на торжественное построение на площадь у собора в половину одиннадцатого вечера. Горожанам пришлось убирать баррикады из мешков с песком, которыми были прикрыты великолепные портики. У находящейся напротив префектуры были выставлены все имеющиеся прожекторы, с помощью которых освещалась величественная церковь. Мы сказали ответственному за электричество в городе, что если свет отключится, мы его повесим. Площадь была украшена флагами со свастикой, за трибуной, на которой стоял я, развевался военный флаг рейха. С точностью до минуты мы вместе с командующим армией [335], которого я пригласил, въехали на площадь. Вечернее небо было еще столь светлым, что контуры собора резко выделялись на его фоне. Площадь была заполнена кавалерами Железных крестов из всех дивизий. Сзади напирала французская гражданская публика, но, очевидно, лишь люди из низших слоев общества. На площадь торжественно вступил военный оркестр, занял свое место и сыграл: «Нидерландскую благодарственную молитву», Баденвайлер–марш, марш по случаю вступления в Париж и «Славу Пруссии» [336], затем последовала торжественная вечерняя зоря. После молитвы я приказал сыграть строфу из «Хороших товарищей» [337]и сказал: