Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Мы уже две недели находимся на территории северной Украины, неподалеку от Киева. На карте она отделена от Белоруссии настоящей границей, на местности тем, что уничтожены почти все связывавшие их пути сообщения. Осталось лишь несколько больших дорог, мосты на более мелких разломаны в прямом смысле слова. Погода всё еще теплая, дороги наконец утрамбованные, так как белорусский песок уступил украинскому глинозему. Люди лучше одеты. Неделями мы наблюдали лишь босоногих женщин, а здесь они носят высокие сапоги. Деревни как минимум два километра в диаметре, иногда даже от 8 до 10 километров в длину. Вокруг них — табачные и подсолнуховые поля (еще одно убежище, в котором любят прятаться русские солдаты). Все жуют семечки подсолнуха, жуем и мы. Кстати, как и везде, начиная с германской границы, в наличии большие стада скота. Свиньи как домашние животные свободно бегают по улицам и в домах, часто они заражены трихинеллезом. В зерновых недостатка нет, хотя по нашим меркам земля обрабатывается плохо.

Так что мы надеемся, что в следующем году сможем добыть достаточно провианта с завоеванных территорий. Сейчас купаемся в мёде, который тут в изобилии. Куры и целые стаи гусей бродят за деревнями. У колхозной системы есть, на мой взгляд, преимущество: у деревень большие поля как в поместьях, а не малые земельные наделы у отдельных крестьян. Для пропитания населения первое более эффективно. Но как только мы занимаем деревню, первое, о чем нас спрашивают деревенские: «Когда мы получим назад отобранную у нас землю?»

Кроме того, всё здесь находится в ужасном и запущенном состоянии. Каждый пытается жить как можно беднее, чтобы не быть осужденным или расстрелянным как собственник. Соответственно, дома и квартиры по большей части в неописуемом состоянии. Крестьянин, что не присоединился к колхозу, а хочет работать сам по себе (это возможно лишь с очень маленьким участком земли, таким, с которого удастся прокормить только одну корову), не получает от общины соломы для своей крыши и древесины для починки своих строений и обкладывается разнообразными налогами так, чтобы принудить его к вступлению в колхоз. Это приводит к горькой нищете. Однако куда хуже страх перед партией, в котором живут люди. Никто не осмеливается сделать что–либо по собственной воле, а ждет приказа, чтобы не нарушить какие–то правила. Так вот — «по приказу» у них начинался сенокос вне зависимости от погоды. Нетрудно представить, какой урон нанесло сельскому хозяйству такое бюрократическое регулирование. Лишь одна вещь хороша в России — школьные здания. Большие, светлые, просторные и чистые без исключений. Даже в самой маленькой деревушке школа хорошо оснащена материалами для преподавания физики. Мы квартируем только в школьных зданиях, потому что это самое лучшее размещение из возможных.

Кстати, недавно мы были в деревне Седнев на реке Снов, прежде огромном поместье казацкого гетмана — кажется, по имени Косоебов [131], — которому принадлежало 240 000 моргенов [150 000 акров] земли. Теперь замок совершенно пуст, разрушен и разорен. Родившийся на Украине приват–доцент из Кёнигсберга по имени Бейтельсбахер [132], сейчас лейтенант в нашем разведотделе, был тут в детстве с родителями, описал мне богатства этого дворца, его прекрасный парк (сейчас непролазная чаща), его библиотеку с ценнейшими рукописями и рассказал о здешней грандиозной жизни в старые времена. От этого ничего не осталось. Лишь одна старая 400–летняя липа еще стоит, вся скрюченная, по соседству с бюстом национального украинского поэта [133], который жил 250 лет назад в семье гетмана. Наши солдаты отбили ему голову. Они решили, что это Сталин!

Запись в дневнике, [Хотиновка [134] ] 13 сентября 1941 г.

BArch. N 265/11

[…] Чернигов, который мы вчера посетили, вероятно, наиболее сильно разрушенный город. Буквально всё лежит в руинах. Осталось лишь несколько церквей, но внутри них всё полностью уничтожено. Разрушения городов в этой войне на Востоке можно сравнить, быть может, лишь с Тридцатилетней войной.

Генерал–полковник фон Шоберт [135]наехал на мину и погиб. Его сменит Манштейн [136]. Шоберт был человеком небольшого ума, весьма амбициозным, тщеславным, но и очень храбрым.

Письмо жене, [Хотиновка] 15 сентября 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 100f.

[…] Я получаю от тебя столь редкие и запоздалые письма. Все остальные получают информацию гораздо быстрее меня. И ты никогда не пишешь, как дела дома. Я буквально чувствую, что сзади меня безвоздушное пространство. […] На самом деле: твое последнее письмо еще от 16 августа. А от Хартмута я получил уже письмо от 28 августа. Не отправился ли он теперь уже в Россию? Я был вообще–то очень рад, что он дома. Ведь осенью нам предстоят тяжелые сражения, и решающая битва еще впереди. Определенно, русский весьма ослаблен. Но последний сильный удар, который, хочется надеяться, его совсем свалит, еще не нанесен. Тем не менее я не верю, что Россия сдастся до наступления этой зимы, даже если в решающей битве мы одержим победу. Страна так огромна, людей так много, и, кроме того, пока они возлагают надежды на помощь Америки и Англии. Обе страны сделают всё, что в их силах, для поддержки этого союзника, который оказывает им важнейшую помощь. Русский удерживает весь германский вермахт и наносит ему существенный урон — его лучшим частям. Ты бы видела, как устали и вымотались наши войска. Три месяца невиданных боев и утомительных маршей не прошли бесследно. Мы не можем надеяться на окончание этой кампании и отпуск осенью — тебе это должно быть ясно. Бои в России будут продолжаться до тех пор, пока погодные условия не вынудят их прекратить. […] Я еще раз прошу тебя забрать из Мюнстера ценные вещи и перевезти их, возможно, в Барби. Сейчас я действительно вынашиваю мысль освободить квартиру в Мюнстере. Так как я очень боюсь, что Америка в обозримом будущем активно вступит в войну и тогда длинными ночами налеты на Вестфалию участятся и усилятся. […]