Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Чужеземцы.Сильная эмпатия Хейнрици к своим солдатам, к своему «отечеству» и к собственной персоне находится в заметном контрасте с сухим, часто пренебрежительным и лишь с ходом войны на востоке чуть меняющимся описанием жителей чужой страны. Глубоко засевшая неприязнь и антибольшевистские пропагандистские образы «впечатались» в восприятие Хейнрици: он увидел на востоке именно то, что и ожидал увидеть, — совершенно чуждые немецкому «образованному человеку» мрачные и враждебные ландшафт, культуру и народ. Чувство абсолютного отчуждения превращало на этом поле сражений в проблему всё: людей и животных, города и дома, питание и гигиену. Наглядные описания «земли и людей» доказывают, что Хейнрици смотрел на чужеземцев с этнографическим интересом, и всё же взглядом воина и завоевателя — недоверчивым и полным предрассудков. Генералу казалось, что он попал в иную часть света, в которой немцы не смогут навести порядок и которой не смогут править. Размеры и враждебность страны и ее природы постепенно превращаются в его записках в метафору сопротивления советского противника и чрезмерного напряжения немецких войск. Отчуждение настолько сильно, что леса и поля кажутся враждебными существами, а люди не воспринимаются как люди. Подобное восприятие чужеземцев позволяло оправдывать отказ от всех привычных мерок: военных, политических и этических. В негативном восприятии Хейнрици почти не оставалось места для глубокого гуманистического (и христианского) сочувствия к страданиям людей в местностях, которые немецкая армия столь противозаконно и жестоко ввергла в войну.

Преступления.Негативное восприятие чужеземцев способствовало крайне резкому истолкованию военных событий, которое, в свою очередь, диктовало образ действия и дополнительно радикализировало восточную кампанию, и так задуманную как расово–идеологическая война на уничтожение. Уже в первые дни после противоречащего международному праву нападения Германии на СССР Хейнрици описывал сопротивление Красной армии как «лукавое» и «коварное». Это должно было обосновать беспощадность ведения боев собственными войсками как реакцию на «коварство» русских. Казалось, что чужие поля сражений и идеологически смертельный враг отменяют в этой битве на «жизнь или смерть» все законы ведения войны и оправдывают любые средства. То, что генералы, подобные Хейнрици, уже в ранней фазе войны безропотно приняли особые правила ведения особой войны, надиктованные Гитлером и его советниками, имело решающее значение для радикализации войны. Тем самым Хейнрици с самого начала несет ответственность за те практики войны на уничтожение, которые были подготовлены преступными указами вроде «Указа о комиссарах» и «Указа о применении военной подсудности в районе "Барбаросса"».

Хейнрици скрупулезно отмечал, как «уничтожают врага», «съедают всё», что есть у местных жителей, «приканчивают» партизан (настоящих или мнимых), вешая их у него перед глазами. Он использовал формулировки вроде «без пощады», «без жалости», которые противоречили постоянному выпячиванию собственной христианской веры и означали отказ от собственных ценностей, временный или постоянный. Растущее уважение перед боевой мощью противника и зарождающееся сочувствие по отношению к населению опустошенной страны сосуществовали с тем, что и в зоне ответственности Хейнрици совершались военные преступления против красноармейцев, комиссаров, военнопленных, партизан и гражданских лиц. Из его записок ясно, что он считал их необходимыми в борьбе с «отвратительной бестией» (1 августа 1941 г.), большевизмом, особенно в первые месяцы, когда немецкое командование безоглядно и прагматично делало ставку на быстрый успех. Показательно, что Хейнрици чувствовал себя не только на ином континенте, но и в ином времени: повторяющиеся сравнения с Тридцатилетней войной — не что иное, как (мнимое) оправдание собственного поведения в ходе кампании, которая испепелила все договоры, призванные сдержать жестокость войны, начиная с Гаагской конвенции. Позднейшая критика Хейнрици такого способа ведения боевых действий, например во время эксцессов с «выжженной землей» осенью 1943 г., не отменяет тот факт, что он как крупный военачальник внес свой вклад в выход войны за все возможные рамки.

Частное.Как и следовало ожидать, в переписке Хейнрици с семьей, которая, к сожалению, сохранилась в его архиве лишь односторонне, частная жизнь играла большую роль. Особенно во Второй мировой войне, когда солдат был лишен «нормальных» будней, собственная семья, собственный дом и собственное имущество были основополагающими и смыслообразующими понятиями. Письма Хейнрици прокладывают мостик к его частной жизни в Германии и тем самым создают ментальное частное пространство, в котором он зачастую мог выражать свои истинные мысли и чувства. В данном издании постоянное обсуждение частных тем представлено лишь на отдельных примерах. Брак генерала был наполнен конфликтами как раз потому, что он не совсем отвечал общепринятому в национал–социалистической Германии порядку. Имущество Гертруды и Готхарда Хейнрици было раздельным. Супруга располагала состоянием, складывавшимся из владений ее отца в Либау и сдаваемой в аренду аптеки ее отчима в Кёнигсберге, и порой действовала по собственному усмотрению. Вскоре после начала войны она переехала из Мюнстера в Глоттерталь (Шварцвальд) и начала обучение на фармацевта во Фрайбурге. Из–за того что муж и сын были на войне, а обязанная ходить в школу дочь жила в семье знакомых, ей было проще заняться саморазвитием.