Готхард Хейнрици - Заметки о войне на уничтожение [Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици]

Отчет семье, 7 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 4f. Ms.

[…] После хорошего ночного путешествия я с двухчасовым опозданием прибыл в Берлин [401]. Светило солнце, так что я сразу смог сфотографировать развалины Потсдамского вокзала. […] Я отправился на Лейпцигерплац, чтобы выяснить в транспортном бюро вермахта время отправления курьерского поезда, и обнаружил бюро сидящим в полуразрушенном помещении. При последнем воздушном налете пострадал дом, выходящий на Фоссштрассе, одновременно по всему фасаду новой рейхсканцелярии фюрера, что находится напротив, были выбиты стекла. Стены и внутреннее убранство повреждены осколками. Фоссштрассе была перекрыта, повсюду шла работа над расчисткой улиц от обломков. Проехав по Лейпцигерштрассе, Фридрихштрассе, Унтер ден Линден, вдоль Тиргартена и по Кайзераллее, я еще раз получил возможность детально рассмотреть все случившиеся там разрушения. То, что я уже сказал в Глоттербаде, снова пришло мне на ум: эпоха Вильгельма, в которую я вырос, погребена под развалинами не только внутренне, но сейчас и в ее внешних проявлениях. Она более не вернется. […]

Отчет семье, 20 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 10f. Ms.

[…] Я снова провел два дня внизу в Могилёве, который, собственно, является центральным пунктом наших раздумий. Разместиться снова пришлось в русском скором поезде, который из–за резкой перемены погоды в первый день был так жарко натоплен, что спать было невозможно. При ночной прогулке в районе нашей сортировочной станции я видел вокруг меня, практически как зимой 1941/42 гг., мерцающий свет осветительных ракет. На востоке он шел с фронта, на западе от частей, охраняющих местность от партизан. Район вокруг Могилёва особенно загажен этим народцем. Недавно в Минске произошел совершенно невероятный случай: один прибывший в немецкой униформе с Рыцарским крестом и множеством удостоверений офицер хотел убить крупного чина СС в его кабинете. В последний момент у злоумышленника отказали нервы. Кроме ручных гранат и крайне чувствительной взрывчатки, в его кармане был револьвер с пулями, сделанными по типу «дум–дум» и содержавшими в своей полости сильный яд [402]. Вот какими методами пользуются большевики. […]

Письмо жене, 27 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 14f.

Я сижу в железнодорожном вагоне в Восточной Пруссии, чтобы через несколько часов снова отправиться в Россию. От тебя я не получил вообще никаких известий. Вероятно, ты снова была в отъезде и вовсе не получила мои сообщения.

Эти дни здесь были интересными, но обсуждения шли в весьма серьезном тоне [403]. Столь многое могло быть лучше и идти легче. Кое в чем видна и подлинная трагедия. Встреча со знакомыми со всех концов Европы была увлекательной. […]

Отчет семье, 12 марта 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 39–41f. Ms.

Неделя минула очень быстро. Она началась в прошлое воскресенье с пятого сражения на шоссе [404]. В этот раз оно продолжалось всего четыре дня. Атаки были мощными, но всё же не такими, как осенью. […] Там, где [противник] некоторое время занимал наши позиции, он оставил 1071 «бесспорных» [405]трупа. То есть он понес тяжелые потери, если считать, что на одного погибшего приходится три раненых. С тех пор снова царит спокойствие. Наш выступающий «балкон» постепенно становится для русских костью в горле. Пленные говорят, что их командиров упрекают в том, что они — в единственном месте на всем Восточном фронте — пока не добились успехов. Действительно, от Балтийского до Черного моря нет никого, кроме нас, кто стоял бы на тех же позициях, что и в сентябре. Значит, мы постоянно должны быть готовы к тому, что противник будет пытаться раздавить наш «балкон». […]

Запись в дневнике, 18 марта 1944 г.

BArch. N 265/15f. Ms.

[…] Интересно, что эти пленные рассказывают о пропаганде ужасов, которая играет в Красной армии крайне важную роль, чтобы удержать перебежчиков. В глазах красноармейцев сожжение населенных пунктов немецкими войсками подтверждает правильность этой пропаганды. Это обстоятельство умело используется красноармейскими пропагандистами как свидетельство, позволяющее осознать, какими бестиями являются немцы. Мне было интересно услышать, что разрушения, против которых я всегда боролся, оказывают такое воздействие. Как я злился под Смоленском, когда каждая тыловая крыса считала себя призванной жечь и разрушать. Но все попытки и приказы предотвратить это тогда не имели успеха, так как людей, занимавшихся разрушениями, нельзя было обуздать. Только казалось, что где–то удалось кому–то помешать, как в другом месте уже полыхал пожар. Это походило на болезнь, распространяющуюся повсюду, и от нее, несмотря на все приказы и контрмеры, никак нельзя было защититься. […]