Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Я уже имел случай сказать, что Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту. Он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах; лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самоотвержения; глаза его блистали, и вдруг часто он задумывался. Не могу судить о степени его славы в поэзии, но могу утвердительно сказать, что он создан был для поприща военного, и на нём, конечно, он был бы лицом замечательным; но с другой стороны едва ли к нему не подходят слова императрицы Екатерины II, сказавшей, что она «в самом младшем чине пала бы в первом же сражении, на поле славы».

Дуэль К[иселё]ва с Мордвиновым очень занимала его; в продолжение нескольких и многих дней, он ни о чём другом не говорил, выпытывая мнения других, что на чьей стороне более чести, кто оказал более самоотвержения и т. п.? Он предпочитал поступок И. Н. Мордвинова, как бригадного командира, вызвавшего лицо выше себя по службе. Мнения были разделены. Я был за К[иселёва]; мои доводы были не действительными. [229] H. С. Алексеев разделял также моё мнение, но Пушкин остался при своём, приписывая Алексееву пристрастие к К[иселёву], с домом которого он был близок. Пушкин не переносил, как он говорил, «оскорбительной любезности временщика, для которого нет ничего священного», и пророчил Алексееву разочарование в своём идоле, что действительно этот, в полном смысле достойный человек, через тридцать лет и испытал. В сороковых (и в 1851-м) годах, видевшись почти ежедневно с Алексеевым, когда он после последней поездки своей в Саратовскую губернию, по частному делу К[иселё]ва, оконченному самым удовлетворительным образом, не видя поощрения ни по служебным занятиям, ни за оказываемые по частным делам удовлетворения, вынужден был оставить службу при К[иселёве] и искать другого ведомства, он как-то в разговоре со мной, с горькой улыбкой, припомнил прорицание Пушкина.

В заключение не лишним считаю сказать, что дуэли особенно занимали Пушкина. В Киеве, или во время поездки его к Раевским, он слышал о славном поединке Реада с поляком в Житомире и восхищался частностями оного. Будучи ещё в Петербурге, он услышал о двух из моих столкновений, из коих одно в декабре 1818 года, по выходе корпуса Воронцова из Франции: об этих поединках он слышал рассказ графа А. Д. Гурьева, свидетеля катастрофы, и знал все подробности довольно верно. Но о другом, в 1810 году, в Або, с шведским гвардейским поручиком бароном Бломом, вызванным мною через Абовские газеты, на что противник мой отвечал в Стокгольмские газеты, с назначением дня прибытия его в Або, для встречи со мной, — Александр Сергеевич знал это, но неудовлетворительно, а потому неотступно желал узнать малейшие подробности, как повода и столкновения, так душевного моего настроения и взгляда властей, допустивших это столкновение. То, что казалось мне в двадцать лет благоразумным, спустя десять, когда толковал я об этом с Пушкиным, было в моих глазах уже иным, между тем как Александр Сергеевич, будучи почти тех же лет, как и я в 1810 поду, находил, что в настоящее время суждения мои ошибочнее прежних, и что он сам, сейчас же, поступил бы одинаково, как и я в 1810 году. Чтобы удовлетворить его настоянию, я должен был показать ему письма, газеты и подробное описание в дневнике моём, но и это было для него недостаточно: расспросы сыпались. Прошло более полувека после этого поединка; казалось, что он забыт, как вдруг в Стокгольме в 1859 году напечатана книга о войне России и Швеции 1808 и 1809 годов, под заглавием: Походные записки г. Ранке («Bidrag till fenatioäriga minnet of Döbeln etc. of O. F. Rancken. Stokholm, 1859»). В одном из приложений, в котором сообщаются сведения о фамилии Бломов, поединок этот (стр. 8 и пр.) описан подробно, как, по заверению автора, «наделавший в своё время много шума, но что за верность подробностей не ручается, а вызывает полное правдивое описание, потому что рассказываемое им он слышал от многих лиц и в некоторых местах иногда разноречиво, и желал бы более достоверности» и т. д.

Некоторые места этого описания вынудили меня исправить погрешности, а потому, переведя на шведский язык подробное описание события, в 1861 году поместил я оное в 9 № издаваемого в Або профессором Сигнеусом журнала (Litteraturblad for allmän medborlig bildning). B 1862 году моё пояснение сознано правильным самим противником моим, полковником Бломом, жившим в отставке за ранами в Никöпинге. Здесь я упоминаю об этом мимоходом, как о предмете, вовсе не касающемся до Пушкина, но делаю это потому только, чтобы сказать, что случай этот в помянутой статье моей изображён точно так, как он происходил действительно, и что печатно сознано и моим противником; между тем, как в некоторых современных поединку шведских журналах, он описан кратко и под влиянием ещё непотухшей злобы — только что оконченной войны. Впоследствии в некоторых и наших книгах упоминалось о том же, как например, в «Записках Артиллериста» Радожицкого (т. III) и других, но без всяких объяснений, как повода к поединку и вызова по газетам, так допущения оного властями и т. д. […] [230]