«Этот рассказ, в верности передачи которого ручается благоговейное уважение г-жи Фукс к памяти Пушкина, далеко не полон. Из достоверных показаний друзей поэта оказывается, что старая Немка, по имени Кирхгоф, к числу разных промыслов которой принадлежала ворожба и гаданье, сказала Пушкину: „Du wirst zwei Маhl verbannt sein, du wirst der Abgott deiner Nation werden; vielleicht wirst du sehr lange leben; doch in deinem 37 Jahre fürchte dich vor einem weissen Menschen, einem weissen Rosse oder einem weissen Kopfe“ (т. e., ты будешь два раза жить в изгнании; ты будешь кумиром своего народа; может быть ты проживёшь долго; но на 37 году жизни берегись белого человека, белой лошади или белой головы). По свидетельству Льва Сергеевича, предсказана была и женитьба».
«Поэт твёрдо верил предвещанию во всех его подробностях, хотя иногда шутил, вспоминая о нём. Так, говоря о предсказанной ему народной славе, он смеючись прибавлял, разумеется в тесном приятельском кружку: „А ведь предсказание сбывается, что ни говорят журналисты“». По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: «Посмотри, сбудется слово Немки, — он непременно убьёт меня!»
«Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца — действительно белокурый человек и в 1837 году носил белый мундир?»
Из этих рассказов всех подробнее и вернее изложение Бартенева. В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным (замечу, что мои свидания и сношения с ним длились позже сношений и госпожи Фукс, и Вульфа, и Льва Пушкина), я часто слышал от него самого об этом происшествии; он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он в моём присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, при чём ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов считаю нужным присоединить всё то, о чём помню положительно , в дополнение прежнего, восстанавляя то, что в них перебито или переиначено. Предсказание было о том, во-первых , что он скоро получит деньги; во-вторых , что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживёт долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться. [131]
Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашёл совершенно неожиданно письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был — Корсаков, вскоре потом умерший в Италии.
Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что несколько дней спустя, в театре, его подозвал к себе Алексей Фёдорович Орлов (впоследствии князь) и стал отговаривать его от поступления в гусары, о чём уже прежде была у них речь с П. Д. Киселёвым, а напротив предлагал служить в конной гвардии. [132]
Эти переговоры с Алексеем Фёдоровичем Орловым ни к чему не повели, но были поводом к посланию, коего конец напечатан в сочинениях Пушкина (издание Геннади, том I, стр. 187), а начало в «Библиографических Записках» 1858 г., стр. 338. У нас ошибочно принято считать это послание — посланием к Михаилу Фёд. Орлову, так как с ним Пушкин впоследствии очень сблизился.
Вот это послание, в возможно полном виде:
К А. Ф. ОРЛОВУ
О ты, который сочетал
С душою пылкой, откровенной
(Хотя и русский генерал)
Любезность, разум просвещенный!
О ты, который с каждым днём
Вставая на военну муку,
Усталым усачам, верхом,
Преподаёшь [царей] науку.
Но не бесславишь сгоряча
Свою воинственную руку
Презренной палкой палача!
Орлов, ты прав: я покидаю
Свои гусарские мечты,
И с Соломоном восклицаю:
Мундир и сабля — суеты!
На генерала Киселёва
Не положу моих надежд:
Он очень мил, о том ни слова.
Он враг коварства и невежд;
За жирным, медленным обедом
Я рад сидеть его соседом,
До ночи слушать рад его;
Но он придворный: обещанья
Ему не стоят ничего.
Итак, смирив свои желанья,
Без доломана, без усов,
Я скроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой,
Под тенью дедовских лесов!
Над озером, в покойной хате,
Или в траве густой лугов,
Или холма на злачном скате,
В бухарской шапке и халате,
Я буду петь моих богов,—
И буду ждать, пока восстанет
С одра покоя бог мечей,
И брани грозный вызов грянет.
Тогда покину мир полей;
Питомец пламенной Беллоны,
У трона верный гражданин,
Орлов! Я ставу под знамёны
Твоих воинственных дружин:
В шатрах, средь сечи, средь пожаров,
С мечом и лирой боевой,
Рубиться буду пред тобой
И славу петь твоих ударов! [133]
Читать дальше