Куницын вполне оправдал внимание царя: он был один между нашими профессорами урод в этой семье.
Куницыну дань сердца я вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена … [54] Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года. И. П.
После речей стали нас вызывать по списку; каждый, выходя перед стол, кланялся императору, который очень благосклонно вглядывался в нас и отвечал терпеливо на неловкие наши поклоны.
Когда кончилось представление виновников торжества, царь, как хозяин, отблагодарил всех, начиная с министра, и пригласил императриц осмотреть новое его заведение. За царской фамилией двинулась и публика. Нас между тем повели в столовую к обеду, чего, признаюсь, мы давно ожидали. Осмотрев заведение, гости Лицея возвратились к нам в столовую и застали нас усердно трудящимися над супом с пирожками. Царь беседовал с министром. Императрица Мария Феодоровна попробовала кушанье. Подошла к Корнилову, оперлась сзади на его плечи, чтоб он не приподнимался, и спросила его: «Карош суп?» Он медвежонком отвечал: «Oui, monsieur!». Сконфузился ли он и не знал, кто его спрашивал, или дурной русский выговор, которым сделан был ему вопрос, — только всё это вместе почему-то побудило его откликнуться на французском языке и в мужеском роде. Императрица улыбнулась и пошла дальше, не делая уже больше любезных вопросов, а наш Корнилов тотчас же попал на зубок; долго преследовала его кличка: monsieur.
Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринуждённою своею приветливостью ко всем; она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово.
Тут, может быть, зародилась у Пушкина мысль стихов к ней:
На лире скромной, благородной и проч. [55] Изд. Анненкова, т. VII, стр. 25. Г-н Анненков напрасно относит эти стихи к 1819 году; они написаны в Лицее в 1816-м. И. П. 16 16 Пущин ошибается, относя к 1816 г. стихотворение Пушкина «Ответ на вызов написать стихи в честь… имп. Елизаветы Алексеевны». Оно написано уже в 1818 г. и перекликается с настроениями правого крыла будущих декабристов, помышлявших о возведении на престол Елизаветы.
Константин Павлович у окна щекотал и щипал сестру свою Анну Павловну; потом подвёл её к Гурьеву, своему крестнику, и, стиснувши ему двумя пальцами обе щеки, а третьим вздёрнувши нос, сказал ей: «Рекомендую тебе эту моську. Смотри, Костя, учись хорошенько!»
Пока мы обедали — и цари удалились, и публика разошлась. У графа Разумовского был обед для сановников; а педагогию петербургскую и нашу лицейскою угощал директор в одной из классных зал. Всё кончилось уже при лампах. Водворилась тишина.
Друзья мои, прекрасен наш союз:
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен!
Срастался он под сенью дружных муз,
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы; нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село. [56] Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года. И. П.
Дельвиг, в прощальной песне 1817 года, за нас всех вспоминает этот день:
Тебе, наш царь, благодаренье!
Ты сам нас юных съедииил
И в сём святом уединеньи
На службу музам посвятил. [57] Песнь эта написана была для исполнения на торжественном акте по случаю первого выпуска 9 июня 1817 г. Дельвиг сочинил её, вместо уклонившегося от этого поручения Пушкина, по заказу и по программе директора Лицея Е. А Энгельгардта, чем и объясняется несколько казённый характер песни.
Вечером нас угощали десертом à discrétion вместо казённого ужина. Кругом Лицея поставлены были плошки, а на балконе горел щит с вензелем императора. Сбросив парадную одежду, мы играли перед Лицеем в снежки при свете иллюминации и тем заключили свой праздник, не подозревая тогда в себе будущих столпов отечества, как величал нас Куницын, обращаясь в речи к нам. Как нарочно для нас, тот год рано стала зима. Все посетители приезжали из Петербурга в санях. Между ними был Е. А. Энгельгардт, тогдашний директор Педагогического института. Он так был проникнут ощущениями этого дня и в особенности речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, перевёл её на немецкий язык, написал маленькую статью и всё отослал в Дерптский журнал. Этот почтенный человек не предвидел тогда, что ему придётся быть директором Лицея в продолжение трёх первых выпусков.
Несознательно для нас самих мы начали в Лицее жизнь совершенно новую, иную от всех других учебных заведений. Через несколько дней после открытия, за вечерним чаем, как теперь помню, входит директор и объявляет нам, что получил предписание министра, которым возбраняется выезжать из Лицея, а что родным дозволено посещать нас по праздникам. Это объявление категорическое, которое, вероятно, было уже предварительно постановлено, но только не оглашалось, сильно отуманило нас всех своей неожиданностию. Мы призадумались, молча посмотрели друг на друга, потом начались между нами толки и даже рассуждения о незаконности такой меры стеснения, не бывшей у нас в виду при поступлении в Лицей. Разумеется, временное это волнение прошло, как проходит постепенно всё, особенно в те годы.
Читать дальше