Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

При нас было несколько дядек: они заведывали чисткой платья, сапог и прибирали в комнатах. Между ними замечательны были Прокофьев, екатерининский сержант, польский шляхтич Леонтий Кемерский, сделавшийся нашим домашним restaurant. У него явился уголок, где можно было найти конфеты, выпить чашку кофе и шоколаду (даже рюмку ликёру — разумеется, контрабандой). Он иногда, по заказу именинника, за общим столом, вместо казённого чая, ставил сюрпризом кофе утром или шоколад вечером, со столбушками сухарей. Был и молодой Сазонов, необыкновенное явление физиологическое; Галль нашёл бы несомненно подтверждение своей системы в его черепе:

Стих Пушкина.

Слишком долго рассказывать преступление этого парня; оно же и не идёт к делу. [58] Двадцатилетний лицейский дядька, Константин Сазонов, за два года своей службы в Лицее совершил шесть или семь убийств и только при последнем был арестован и изобличён.

Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечною молитвой, обнимались с родными и знакомыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита!

Так вспоминал Пушкин это время в 1815 году, в стихах на возвращение императора из Парижа.

Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошанский читал нам их громогласно в зале. Газетная комната никогда не была пуста в часы, свободные от классов; читались наперерыв русские и иностранные журналы, при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное. [60] В связи с быстрым продвижением Наполеона вглубь России и особенно после сдачи Москвы, возник проект эвакуации Лицея из Царского Села, что, конечно, само по себе уже должно было способствовать повышенному интересу 13—14-летних лицеистов к политическим событиям того времени. Вместе с тем лицеисты повседневно являлись свидетелями отправления на театр военных действий свежих войск, проходивших через Царское Село. Об этом Пушкин вспоминал в 1836 г.: Вы помните: текла за ратью рать. Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шёл мимо нас… Настроения юных лицеистов в это время отличались большой политической страстностью. Так, они безоговорочно обвинили в измене Барклая де Толли, а в лицейских журналах появились заметки, написанные в духе ростопчинских афишек (подробно см. Ю. Тынянов, «Пушкин и Кюхельбекер». «Лит. Наследство», 1934, № 16—18, стр. 323—325).

Таким образом мы скоро сжились, свыклись. Образовалась товарищеская семья, в этой семье — свои кружки; в этих кружках начали обозначаться, больше или меньше, личности каждого; близко узнали мы друг друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи на всю жизнь.

Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нём была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнёмся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом , это — капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Всё это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нём, не проявляясь впрочем свойственною ей иногда пошлостью. Чтоб полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и незаметно устроилось.