Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

«Je reprends la plume car je meurs d’ennui et ne puis m’occuper que de vous — j’espère que vous lirez cette lettre en cachette — la cacherez-vous encore dans votre sein? me répondrez vous bien longuement? écrivez moi tout ce qui vous passera par la tête, je vous en conjure. — Si vous craignez ma fatuité, si vous ne voulez pas vous compromettre, contrefaites votre écriture, signez un nom de fantaisie, mon coeur saura vous reconnaître. Si vos expréssions seront aussi douces que vos regards, hélas! je tâcherai d’y croire, ou de me tromper, c’est égal. — Savez vous bien qu’en relisant ces lignes, je suis honteux de leur ton sentimental, que dira Ан. Ник.? Ах вы чудотворка или чудотворица!» [318]

Получа это письмо, я тотчас ему отвечала и с нетерпением ждала от него второго письма; [319]но он это второе письмо вложил в пакет тётушкин, а она не только не отдала мне его, но даже не показала. Те, которые его читали, говорили, что оно было прелесть как мило. В другом письме его было:

«Ecrivez moi en long, en large et en diagonale». [320]

Мне бы хотелось сделать много выписок из его писем; они все были очень милы, но ограничусь ещё одним: [321]

«N’est ce pas, que je suis beaucoup plus aimable par poste qu’en face? — Et bien, si vous venez à Trigorsky, je vous promets d’être extrêmement aimable. — Je serai gai lundi, exalté mardi, tendre mercredi, leste jeudi, vendredi, samedi et dimanche, je serai tout ce qu’il vous plaira et toute la semaine à vos pieds». [322]

Через несколько месяцев я переехала в Петербург и, уезжая из Риги, послала ему последнее издание Байрона, о котором он так давно хлопотал, и получила ещё одно письмо, чуть ли не самое любезное из всех прочих, так он был признателен за Байрона! Не воздержусь, чтобы не выписать вам его здесь. [323]

«Je ne m’attendais guère, enchanteresse, à votre souvenir, c’est du fond de mon âme, que je vous en remercie. Byron vient d’acquérir pour moi un nouveau charme: toutes ses héroïnes vont revêtir dans mon imagination des traits qu’on ne peut oublier. C’est vous que je verrai dans Gulnare et dans Leila — l’idéal de Byron lui même ne pouvait être plus divin. C’est donc vous, c’est toujours vous que le sort envoie pour enchanter ma solitude! vous êtes l’ange de consolation — mais je ne suis qu’un ingrat, puisque je murmure encore. — Vous allez à Pétersbourg — mon exil me pèse plus que jamais. — Peutêtre que le changement que vient d’arriver me rapprochera de vous, je n’ose l’espérer. Ne croyons pas à l’espérance, ce n’est qu’une jolie femme, elle nous traite en vieux maris. — Que fait le votre, mon doux génie? — Savez vous que c’est sous ses traits que je m’imagine les ennemis de Byron, y compris sa femme. 8 Décembre.

Je reprends la plume pour vous dire que je suis à vos genoux, que je vous aime toujours, que je vous déteste quelquefois, qu’avant hier j’ai dit de vous des horreurs, que je vous baise vos belles mains, que je les rebaise encore en attendant mieux, que je n’en peux plus, due vous êtes divine etc». [324]

С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме его родителей, где я бывала почти всякий день и куда он приехал из своей ссылки в 1827 году, прожив в Москве несколько месяцев. Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собой и другими, как в Тригорском и Михайловском. Я полагаю, жизнь в Михайловском много содействовала развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслялась. Друзья не покидали его в ссылке. Некоторые посещали его, а именно: Дельвиг, Баратынский и Языков, а другие переписывались с ним, и он приехал в Петербург с богатым запасом выработанных мыслей. [325] Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, его родители на Фонтанке у Семёновского моста, я с отцом и сестрою близ Обухова моста, и он иногда заходил к нам, отправляясь к своим родителям. Мать его, Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печёным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник. В год возвращения его из Михайловского свои именины праздновал он в доме родителей, в семейном кругу и был очень мил. [326] Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов». — «И в самом деле, отвечала я, мне бы надо подарить вас чем-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо, надел на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. В этот вечер мы говорили о Льве Сергеевиче, который в это время служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину. Вот они:

Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умён. Il a aussi beaucoup d’esprit!» [327]

На другой день Пушкин привёз мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел-было провести у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с графинею Ив[ели]ч, и я предложила ему прокатиться к ней в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове, и он сказал: «Pourquoi l’avez vous laissé mourir? Il était aussi amoureux de vous, n’est ce pas?» [328]На это я отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут кстати я рассказала ему о наших беседах с Веневитиновым, полных той высокой чистоты и нравственности, которыми он отличался; о желании его нарисовать мой портрет и о моей скорби, когда я получила от Хомякова его посмертное изображение. [329] Пушкин слушал мой рассказ внимательно, выражая только по временам досаду, что так рано умер чудный поэт… Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась.