Борис Модзалевский - Пушкин и его современники

В «Современнике» (1841. Т. 23. С. 23—24) был помещён следующий отзыв о драме Великопольского, принадлежащий Плетнёву (см.: Плетнёв П. А. Соч. и переписка. СПб., 1882. Т. 2. С. 322): «Автор увлёкся мыслию совершенно новою: вместо обыкновенных пружин, которыми движутся драматические лица, вместо страстей огненных или запутанной интриги, он употребил магнетическое стремление. Есть ли истина в его соображении? Конечно, трудно это опровергнуть, потому что существование силы животного магнетизма не подвержено сомнению. Но в искусстве, которое должно быть основано на ощущениях ясных и всем понятных, едва ли можно употребить с успехом побуждения тёмные и безотчётные. Впрочем, всякое покушение расширить круг искусства замечательно и не должно быть пренебрегаемо, особенно если в нём выражается полное сознание автора. Мы желали бы только в этой драме видеть более простоты действия и более естественного движения сцен». В 1848 г. барон Е. Ф. Розен, разбирая в «Сыне отечества» (Кн. 10. Отд. VI. С. 9—15) «Опыт оправдания пьесы „Память Бородинской битвы“» Великопольского и говоря об отличающем все произведения его «отсутствии в них движения драматического и единства его», выразился об уничтоженном «Янетерском», что эта драма «поразила его гениальностью создания, смелостью художественных приёмов, обширностью своего круга действий». Так разнообразны были мнения современной Великопольскому критики о его произведениях.

Перед напечатанием её Иван Ермолаевич читал её в кружке своих знакомых в Петербурге, в «Отеле Демута». «На этом чтении, — рассказывает свидетель его И. И. Панаев, — присутствовал, между прочими, и С. Т. Аксаков, находившийся в то время в Петербурге. Перед чтением слушателям дан был роскошный обед… Чтение началось в 7 часов и продолжалось до полуночи. Насыщенные слушатели дремали и от времени до времени вздрагивали. С лица С. Т. Аксакова, сидевшего против самого автора, лился пот градом; он беспрестанно вытирал свой лоб и с некоторым ожесточением опирался о спинку стула, который трещал при этом напоре. Когда чтение кончилось и Сергей Тимофеевич встал со стула, — стул совсем развалился…» (Панаев И. И. Литературные воспоминания. С. 161—162.

«Я не Терской».

Они сохранились в бумагах Великопольского.

Вероятно, разумеется переведённая В. А. Каратыгиным драма А. Дюма того же названия, представленная на петербургской сцене в 1832 г.

Мы уже видели выше взгляд Корсакова на произведения Великопольского.

С ней в связи находится Глуминцев.

Не будучи в состоянии собственноручно отмстить Глуминцеву за разрушение его семейного очага, Пётр, знающий тайну происхождения Янетерского, открывает ему её и с чувством дьявольского злорадства любуется впечатлением, какое производят на него слова Стешневой, из которых Янетерской узнает, что убитый им Глуминцев был его отцом.

Подписка Юнгмейстером дана была 20 февраля, а 24-го числа Великопольский поручился в том, что все экземпляры трагедии, розданные как им, так и Юнгмейстером, будут возвращены и, вместе с остальными, у него находящимися, представлены в Цензурный комитет к уничтожению, без всякого предоставления себе права требовать за то какого-нибудь вознаграждения.

В имеющемся у меня экземпляре «Янетерского» с. 43—44 и 45—46 действительно перепечатаны на более толстой бумаге и вклеены (см. выше, в письме Ольдекопа); но и на них даже самый щепетильный человек не найдёт ничего предосудительного.

* В тексте очевидная опечатка — А. И. Нератов.

Из уцелевших экземпляров один находится в Императорской публичной библиотеке, а другой, оставленный у автора с разрешения III Отделения, в настоящее время передан мне Н. И. Чаплиной. По этому экземпляру видно, что трагедия была написана в 1838 г. и что Иван Ермолаевич, после её запрещения, снова переделал её, но уже более не печатал, хотя и хлопотал о том в 1864 г.

Вот что записал А. В. Никитенко в своём дневнике под 5 марта 1841 г.: «Некто Великопольский, псевдоним Ивельев, написал драму „Янетерской“. Она плоха и, сверх того, безнравственна и наполнена сценами и выражениями, которые у нас не допускаются в печати. По непонятному недоразумению, она, однако, была пропущена цензором Ольдекопом. Лишь только драма вышла из печати и попала в руки министру, он немедленно отрешил от должности цензора и велел повсюду отобрать экземпляры её и сжечь. Сегодня в 11 час. утра состоялось это аутодафе, при котором велено было присутствовать мне и Куторге. Вот, однако, два хорошие поступка: Великопольский, узнав о несчастии, постигшем, по его милости, цензора, предложил последнему 3000 рублей, чтобы тому было на что жить, пока он найдёт себе другое место. Ольдекоп отказался» (Никитенко А. В. Записки и дневник (1826—1877). СПб., 1893. T. 1. С. 413). О предложении Ольдекопу жалованья рассказывает также И. И. Панаев (Панаев И. И. Литературные воспоминания. С. 161).