Георгий Тиунов - Комсомолец Иван Раксин

Переждав, когда утихнет едва слышный, приглушенный ропот, Раксин продолжал:

— Кулаки того и ждут, чтобы мы провалились на севе. Помните, как они болтали, что нам, беднякам, не суметь разделить еду трем собакам, а не то что хозяйство вести. Так неужели они окажутся правы? Неужели мы не найдем зерна в своих домашних закромах и сусеках? Я думаю, каждый даст взаймы артели пуд-другой, а потом с лихвой получит свое.

Он говорил волнуясь, нескладно, но горячо. Выношенные в сердце слова Иван будто выкладывал на ладонь и смело бросал их слушателям. От этих то гневных, то радостных и горделивых слов нельзя было увернуться; они требовали ответа, честного и прямого.

— Дай-ка мне сказать, — поднялась колхозница Балашова. — Я могу сдать в амбар два пуда овса.

— Хорошо тебе одной-то, а нам жрать нечего! — крикнули из угла.

Начался спор. Заговорили сразу все, перебивая друг друга, матюкаясь, упрекая.

В таких случаях всегда нужен пример, чтобы не словами, а делом доказать любовь к колхозу, свою ответственность за его судьбу.

Раксин протиснулся к двери и, очутившись на улице, бросился домой.

Мешки, наполненные зерном, с утра стояли под сараем; и он быстро уложил их на телегу, запряг лошадь и распахнул ворота.

Анна Егоровна, все еще не верившая, что сын оставит семью без хлеба, вышла в ограду и, прислонившись к столбу коновязи, молча заплакала.

— Ты, мама, не сердись! Так надо, понимаешь! — тихо сказал Иван и дернул вожжи.

Когда он появился с мешком на плече, в правлении замолкли. Иван поставил мешок возле стола, потом занес еще один.

— Вот это все, что было в нашем доме, — выдохнул председатель и утер тыльной стороной ладони пот на лбу.

Не успели раздаться возгласы удивления и одобрения, как к столу подошли Петр и Александр Никулины.

— Мы тоже привезли зерно. Принимайте, оно во дворе.

Следом за ними приняли зерно от других комсомольцев. Это было так неожиданно, что кто-то, не вытерпев, закричал:

— Айда за хлебом! Неужто мы хуже всех!

Семенной фонд пополнился с запасом, а через неделю колхоз начал посевную.

Нет большего праздника для хлебороба, чем праздник весны, когда вспахана первая борозда и брошены в нее первые зерна. Большие и светлые думы волнуют тогда пахаря, и не найти в деревне равнодушного человека. Старики торопятся в поле, чтобы помочь советом; дети бегут подержаться за соху или поводить лошадь по влажной, прелой земле.

Иван посмотрел по сторонам. Слева и справа от него кавалерийской атакующей цепью выстроились пахари. У каждого отмерен участок, у каждого стремление — показать сноровку и мастерство.

— На-а-чи-най! — скомандовал Раксин.

Вороной мерин легко шагнул, и соха мягко разрезала пласт. Лениво переваливались жирные пласты, и черно-бурая полоска пашни росла и росла позади Раксина.

Намотав вожжи на рукоятку, Иван весь отдался работе. Теперь он видел только острие сохи и землю, которая беспрерывно вспухала, подымалась и переворачивалась, обнажая белесые, прошлогодние волоски корней.

Раксин наваливался на соху там, где поле уже подсохло, и почти нес ее на руках в низких, вязких местах.

Все шире и шире становилась вспаханная полоса, а когда сели полдничать, к председателю подошел Егор Сизов.

На его всегда хмуром лице Иван заметил улыбку и, видя, что Егору не терпится что-то высказать, пригласил сесть.

— Иван Ильич! — полушепотом сказал Сизов. — Ты бы потише гонял, а то старики совсем упарились. Им, вишь, в грязь лицом неудобно ударить, а силенки-то маловато. Вот они и злятся. Ты уж уважь их!

Раксин засмеялся и ответил:

— Ладно. Но уговор такой: пока участок свой не кончишь, нос к дому, не поворачивать. Идет?

Раньше срока отсеялся колхоз и вышел в число ударных артелей. Раксин как член бюро райкома бывал у соседей, контролировал, помогал.

Времени совсем не стало хватать, а работы в колхозе прибавилось. Начала поступать техника, развернулась стройка скотного двора, подоспел сенокос. Забот у председателя в страдную летнюю пору не перечесть.

Однажды Раксин допоздна засиделся в правлении. На огонек к нему заглянул Семен Осипович Механошин.

— У-у! Да ты, брат, сам на себя не похож. Краше в гроб кладут, — покачал он головой. — Этак тебя ненадолго хватит.

— Я двужильный, дядя Семен, — отшутился Иван.

— Да оно так. Но вот боюсь, что ты вроде слепнуть начинаешь… А может, и по неопытности не замечаешь кое-что?

Раксин насторожился. Он знал, что Механошин никогда не болтает попусту и обязательно подскажет что-нибудь дельное. Так случилось и на этот раз. Семен Осипович, попыхивая трубкой, заговорил тихо, будто — сам с собой: