Кэролли Эриксон - Елизавета I

На протяжении следующих нескольких педель де Месс не раз встречался с Елизаветой и с каждой новой аудиенцией узнавал ее все лучше. Ее эксцентричные манеры и вызывающая одежда по- прежнему смущали его. Ни на минуту не присаживаясь, она и говорила без умолку, нередко отвлекаясь на забавные случаи и воспоминания, так что посланнику приходилось возвращать ее к предмету разговора. Она повторялась, она наслаждалась смутными историями прошлого, однако же де Мессу хватало проницательности не принимать эти льстящие ее самолюбию воспоминания за старческое слабоумие.

Он лишь слегка, да и то про себя, подсмеивался над ними. Елизавета постоянно называла себя глупой старухой, на что, как и предполагалось, де Месс отвечал комплиментами ее уму, государственной мудрости, высоким достоинствам и всяческим совершенствам.

Елизавета явно уделяла повышенное внимание своей внешности. «Когда кто-нибудь говорит о ее красоте, — отмечает де Месс, — она принимается уверять, что никогда красотою не отличалась, хоть тридцать лет назад об этом все только и говорили. Впрочем, она и сама при первом же удобном случае возвращается к этому предмету». Как-то раз именно забота о своей внешности заставила Елизавету отменить встречу с посланником. Она уже приготовилась было, даже послала за французом и его сопровождающими экипаж, но в последний момент передумала. При взгляде в зеркало выяснилось, что выглядит она сегодня слишком плохо для того, чтобы показаться кому-нибудь на глаза.

Но в лучшей своей форме Елизавета и впрямь бывала неотразима, что бы на ней ни было надето — черное ли, любимое ли серебристое платье. По описаниям свидетеля, на одном приеме на ней было «огромное количество драгоценностей, не только в волосах, но и на руках, и на плечах, на шее — сплошь жемчуга и изумруды. А два браслета явно стоили целое состояние».

И все же, как ни ослепительна была внешность Елизаветы, ее едва ли не затмевали исключительно гибкий ум и сила духа. Вера в собственный талант правительницы была у нее абсолютной. «Рожденная править», она обнаруживала в государственных делах такую проницательность, что с нею не мог сравниться никто из ее советников («Они просто слишком молоды», — снисходительно замечала Елизавета). При всей открытости и даже игривости она произвела на де Месса впечатление «великой королевы, которой ведомо все». Когда он представил ей секретаря своей миссии, тот опустился на колени, и королева обласкала молодого человека, заметив, что ей приходилось читать его письма. «Она слегка ухватила его за волосы, — вспоминает де Месс, — заставила подняться с колен и сделала вид, что собирается дернуть за ухо».

Что больше всего поражало де Месса в королеве, так это ее неизменная живость. Однажды она заговорила было, что стоит на краю могилы, пора бы подумать о смерти, но тут же оборвала себя. «А впрочем, господин посол, я вовсе не собираюсь умирать, — сказала она, — и вообще я не так стара, как многим кажется». И с этими словами, положившими конец аудиенции, пританцовывая, направилась в личные покои. Де Месс едва верил своим глазам.

Прежде всего острый ум королевы проявлялся, естественно, в решении государственных дел. В этом смысле она произвела на де Месса впечатление человека не только дальновидного, не только расчетливого и умудренного опытом, но и на редкость хорошо осведомленного обо всех текущих европейских событиях. Повсюду, признавалась она, у меня есть осведомители, а особенно в испанских портовых городах. Платила им Елизавета щедро, но взамен ожидала полной преданности и трудолюбия. Если отчеты, что они присылают в Лондон, не соответствуют действительности, просто говорила она, их ждет виселица. Де Месс лично наблюдал, как королева требовала, чтобы все сведения поступали прежде всего именно к ней. В Уайтхолле появился посыльный с письмами из Франции. Когда он, совершая непростительную ошибку, передал де Мессу его корреспонденцию первому и лишь затем послания, адресованные королеве, Елизавета явно выразила свое неудовольствие.

Дело, приведшее де Месса в Англию, было срочным, однако неделя проходила за неделей, а ничего не решалось. Елизавета посто янно заговаривала о чем-то постороннем, что, как давно уже понял посланник, означало лишь ее стремление затянуть переговоры и дать событиям разворачиваться «своим естественным путем». Они толковали о классиках («Ее Величество прекрасно знает античную историю, и нет предмета в этой области, по которому она не могла бы высказаться»), о том, как любит она танцы и музыку (у меня шестьдесят оркестрантов, говорила она, поглядывая на танцующих фрейлин и отбивая такт ладонями и ступнями), как ей все еще нравится играть на клавесине и как прекрасно владела она в молодости иностранными языками — лучше, чем родным.