Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Здесь перед нами ответ сразу на несколько вопросов, касающихся «странного либерализма Москвы» Ивана III. Во-первых, мы теперь знаем, на какой идейной основе складывалась в России та церковно-помещичья коалиция, которая сделала возможной опричнину Грозного. Во-вторых, отчетливо видим мы, на какой риск шел великий князь, поддерживая нестяжателей и покушаясь на церковные земли. В-третьих, имея в виду, что ни один волос не упал с головы мятежного монаха, не оставляет все это сомнений в главном, чем Иван III отличался от своего кровожадного внука. В том, что инакомыслящих при нем не убивали. И Иосиф Волоцкий хорошо это знал.

Совсем другая история, другая, если хотите, страна началась при Грозном. Нет, уподобляться северным соседям и отнимать у церковников имения он, в отличие от деда, не собирался (хотя и шантажировал их не раз). Но и возражений их, тоже в отличие от деда, не терпел. И за них убивал. И то, что должно было в такой ситуации случится, случилось.

Смиренный митрополит Филипп, доведенный до крайнего предела, дальше которого терпеть нельзя было, осмелился высказать царю Ивану «печалование» о русской земле. И когда тот подошел к нему в Успенском соборе в шутовском опричном платье, бросил ему в лицо горькие слова «Не узнаю царя в такой одежде, не узнаю его и в делах царства. Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь неповинная». Царь приказал низложить его. А потом приказал церковникам судить их собственного главу – всем Священным Собором. И осудил Филиппа Собор. Единогласно. Времена Иосифа Волоцкого (и Ивана III) миновали. И, чтобы ни у кого не осталось в этом сомнений, приказал царь митрополита задушить.

Для скептиков, которые все еще думают, как неоевразийцы, что разгорелся весь сыр-бор (опричный террор, истребление крестьянской собственности, разгром боярской Думы) просто из-за патологии в характере Ивана Грозного, а все прочее, как говорил Пастернак, литература, для них приведу в следующей главе дололнительные свидетельства. Здесь лишь одна пикантная деталь.

Мы уже знаем, что у ранних евразийцев были – и есть -- сильные попутчики на Западе (целый историографический консенсус). Новость в том, что сравнительно недавно появилась знаменитая попутчица и у их современных наследников неоевразийцев. Я имею в виду новую биографию царя, которая так и называется «Иван Грозный» и принадлежит перу Изабел де Мадариага. Расхвалена была до небес. Вот образец из London Evening Standard : «Эта блестящая книга представляет великолепное достижение высокой (magisterial) науки... превосходная характеристика дегенаративного монстра, который был в то же время и трагической жертвой собственной власти» Психологическая драма, короче, «шекспировских пропорций».

Предпоследним в русской историографии, кто изобразил царя Ивана в духе психологической драмы был Н.М. Карамзин. Это он рассказывал читателям, как «по какому-то адскому вдохновению возлюбил Иоанн IV кровь, лил оную без вины и сек головы людей славнейших добродетелями». И о том рассказывал, что «характер Иоанна, героя добродетели в юности и неистового кровопийцы в летах мужества и старости – для ума загадка». Последним, кто изобразил его в качестве трагического героя был К. Д. Кавелин. Лет 150 назад.

И вот Мадариага, шествуя по их стопам и не желая ничего знать ни о «втором издании крепостного права», ни об опыте скандинавских монархов, сумевших предотвратить в своих странах и разгром аристократии, и тотальное закрепощение крестьянства, свела все это к истории о том, что царь оказался «дегенеративным монстром» Но разве проблема наша в том, что был такой царь на московском престоле, словно бы мы этом не знали? Настоящая загадка Грозного в том, почему именно он оставил по себе страшное долгоиграющее наследие, от которого великая страна и по сей день не может избавиться. Или, как точно сформулировал современный историк Борис Флоря, почему «происшедшие в правление Грозного перемены определили на долгие времена и характер русской государственности и характер русского общества». И как тут обойтись без анализа победы иосифлян в борьбе против православной Реформации, без представления о церковно-помещичьей коалиции, сделавшей возможной истребление крестьянской собственности?

И не то, чтобы де Мадариага обо всем этом не знала. Хотя бы потому, что в индексе ее книги есть все, с кем я здесь спорю и соглашаюсь, а на американское издание первого тома моей трилогии она даже рецензию писала (32). И, следовательно, о существовании проблем, связанных с фигурой Ивана Грозного, проблем, о которых спорили русские историки на протяжении столетий (Иваниана, т.е. рассказ об этом затянувшемся споре, занимает сотни страниц в первом томе трилогии) известно ей все. А де Мадариага их не только игнорирует, хуже того, уверена, что все они ВЫДУМАНЫ русскими историками – из-за ... «комплекса исторической неполноценности».