Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Совершенно особое место в показаниях занимала рота Марата. Она пользовалась огромной, практически неограниченной властью. «Она обладала правом вторгаться в жилища и при необходимости заключать людей в тюрьму, не уведомляя об этом Комитет». Комитет передавал список роте Марата, которая отправлялась к указанным в нем людям и бросала их в тюрьму на основании простых записок, а иногда даже хватала на улице «по простому подозрению». «Мараты» были своеобразным связующим звеном между «серьезными мерами» и повседневным Террором: они осуществляли потопления вместе с членами Комитета, но они же грабили «богачей». Они взимали дань с городских нотаблей, угрожая отправить их в помещения складов, откуда никто не выходил иначе как затем, чтобы «выпить большую чашку» [124]; они опечатывали квартиры и магазины, чтобы затем их разграбить. Для совершения подобных преступлений вместе должны были собраться самые аморальные типы.

«Так называемая рота Марата, сформированная то ли Комитетом, то ли депутатом Каррье, состояла из гнусных тварей, и, если так можно выразиться, из отбросов города Нанта. Она была верным инструментом варварства Комитета; эти люди, отмеченные печатью преступления, навербовали себе сторонников; они осуществляли тираническую власть и преднамеренно очерняли перед деспотами, обладавшими властью над жизнью и смертью, тех честных людей, кто имел несчастье не понравиться верховным слугам Комитета» [125].

Революционный комитет набирал эту роту по весьма специфическим критериям. В нее входили самые отъявленные негодяи, и у каждого из них Гулен спрашивал: «Не знает ли он еще большего злодея, поскольку нам нужны именно такие люди, чтобы вразумить аристократов... Вот истинные подонки, больших злодеев не существует» (показания Фелиппа-Тронжоли. Когда председатель задал Гулену вопрос по этому поводу, тот отрицал данное обвинение как «неправдоподобное»: на самом деле, он первым предложил поставить на голосование вопрос о выборе кандидатов и отвел некоторых из них). «Мараты» приносили специальную клятву, точно описанный способ набора сам по себе не давал необходимых гарантий: «Я видел плакат, озаглавленный "Клятва Марата", этот плакат был задуман так, чтобы заставить содрогнуться всех добрых граждан. В этой клятве они отказывались от дружбы, от родственников, от братьев, от отеческой и сыновней нежности; они отрекались от чувств, которые наиболее подобают тем, кто почитает природу и общество» (показания Ламари, скульптора и муниципального чиновника в Нанте; в тексте этого плаката, представленного на процессе позднее, использовались революционные риторика и преувеличения, призывающие посвятить себя родине и революции и отречься от всякого личного интереса).

Они были не только злодеями, но и вандалами, необразованными и неграмотными людьми, испытывавшими отвращение к искусствам и талантам. Конечно, Пьер Шо, один из главарей Комитета, счел полезным сменить имя и зваться Сократом Шо; однако он сделал бы лучше, «подписываясь Злодеем Шо» [126](показания Во, представителя народа). «Мараты» «уничтожали прекрасные полотна; они щадили лишь те, на которых была изображена смерть; они говорили [заключенным] с жестокой иронией: "Смотрите на эту картину!", тут же добавляя, что заключенные «сгодятся, чтобы испить из большой чашки"» (показания вдовы Малле, торговки табаком; она также жаловалась, что под предлогом реквизиций у нее украли золото, серебро и 700 ливров ассигнатами). Гулен и Пинар были обвинены в том, что подписали распоряжение, позволившее отобрать более 3000 ливров серебром, драгоценности и часы у семьи Лабош (приговоренной к лишению свободы, поскольку их дети были заподозрены в эмиграции). Пинар не отрицал, что приказал арестовать эту семью, на которую ему указали как на «разбойников», и что с согласия Комитета он сохранил у себя часть их серебра, однако с негодованием отверг обвинение в том, что подписал распоряжение о реквизиции. Доказательством того, что в данном случае речь шла о клевете, служит то, что он не умел ни читать, ни писать (показания Гиньона и Пинара по делу Лабошей).

Случай с неким Дероном, «отрезателем ушей», быть может, лучше всего передает неизбежный зазор между реальными фактами, мрачными и жестокими, и игрой воображения, которую они порождали. В ходе заседания 1 фримера гражданка Лалье потребовала, чтобы суд выслушал ее «заявление о важном факте». Она сообщила, что после разгрома вандейцев «некий Дерон явился в народное общество с ухом мятежника, прикрепленным к его шляпе при помощи кокарды; у него были полные карманы таких ушей, и ему доставляло удовольствие заставлять женщин их целовать». Свидетельница добавила, что ей известны и другие «варварские обстоятельства», касающиеся «нравственности обвиняемых», однако она не осмеливается о них поведать из опасения утратить уважение суда. Вызвав таким образом усиленное любопытство, она не заставила долго себя уговаривать и дополнила свои показания. «У того же Дерона еще и руки были полны гениталиями, которые он имел жестокость отрезать у убитых им мятежников и которыми он также терзал взоры женщин». Несколько дней спустя Трибунал приступил к допросу самого Дерона, военного инспектора продовольствия, в качестве... свидетеля обвинения против Каррье. И в самом деле, Дерон обвинил Каррье в различных жестокостях; так, тот отдал приказ расстрелять всех комиссаров, направленных *другими представителями в миссиях и желавших разделить съестные припасы между Нантом и другими городами. «Черт возьми, я хочу, чтобы все зерно Вандеи было захвачено; расстреляйте-ка для меня всю эту мразь!» — такова была реакция Каррье, отказавшегося тем не менее подтвердить свой приказ письменно.