Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Представитель в миссии выступал с собственными инициативами, разрешал конфликты между властями, сам направлял репрессии и руководил ими и, полагаясь в конечном счете лишь на самого себя, был окружен собственной сетью агентов, шпионов и доверенных лиц. Эту ситуацию усугубляла так и не окончившаяся, несмотря на все победы, война в Вандее и парализовавший порт экономический кризис, что лишь способствовало произволу и злоупотреблениям властью, конфликтам, доносам и общему чувству неуверенности. В городе, насчитывавшем 80 000 жителей, эти настроения были распространены весьма неравномерно и отнюдь не в соответствии с «делением на классы». Если находившиеся у власти старые и новые элиты были особенно подвержены всем опасностям этой нестабильной ситуации, то весь город прислушивался к залпам расстрельных команд, вдыхал тошнотворные запахи, распространявшиеся от складов, куда были набиты пленные, и от ближайших к городу карьеров, куда сбрасывали расстрелянных, видел плывущие по Луаре тела [105].

Миссия Каррье в Нанте длилась более четырех месяцев; он был отозван 14 плювиоза II года (8 февраля 1794 года) Комитетом общественного спасения, который, поздравив его с завершенной работой, порекомендовал немного передохнуть прежде, чем ему будут поручены другие задачи. На самом же деле возвращение Каррье объяснялось докладом «молодого Жюльена», специального комиссара Комитета общественного спасения и доверенного лица Робеспьера. Этот доклад был тем более неблагоприятен для Каррье, что по неведению он крайне плохо принял эмиссара Робеспьера, сочтя его незначительной личностью (Марку-Антуану Жюльену было всего 19 лет) и сообщником общества Венсан-ла-Монтань (бурные взаимоотношения депутата с этим обществом как раз вступили тогда в особенно деликатную фазу).

«Нанту угрожает соединение нескольких бедствий, чумы и голода. Неподалеку от города было расстреляно бесчисленное количество королевских солдат, и эта гора трупов соединяясь со зловонием от Луары, чьи воды сплошь текут кровью, отравила воздух... В Нанте стоит армия, но в ней нет ни порядка, ни дисциплины, разрозненные соединения отправляются на бойню. С одной стороны грабят, с другой — убивают Республику. Люди генералов, гордые своими эполетами и золотым шитьем на воротниках, разбогатевшие от грабежей, проезжая в каретах, забрызгивают грязью идущих пешком санкюлотов, валяются в ногах у женщин, устраивают спектакли, праздники и пышные пиры, оскорбляющие всеобщую бедность... Каррье невидим ни для властей, ни для членов Клуба, ни для всех патриотов. Он сказывается больным и отправляется за город, чтобы избавить себя от насущных дел, но никого эта ложь не обманывает. В городе все хорошо знают, что он здоров, проводит время в серале в окружении султанш, и люди в эполетах служат ему евнухами; все знают, что он доступен лишь для людей из генерального штаба, которые без конца льстят ему и возводят напраслину на патриотов. Всем известно, что у него повсюду шпионы, докладывающие ему, что происходит в тех или иных комитетах и на народных собраниях. К речам прислушиваются, письма перехватывают. Никто не осмеливается ни говорить, ни писать, ни даже думать. Общественное мнение мертво, свободы более не существует. Я увидел в Нанте Старый порядок» [106].

Отъезда Каррье и прибытия двух новых представителей, Бо и Бурботта, оказалось достаточно, чтобы в Нанте воцарилась атмосфера сведения счетов. Революционный комитет выдвинул обвинения против двух непосредственных сотрудников и сообщников Каррье, служивших ему шпионами, — Фуке и Ламберти. Оба они также были ответственными за потопления; оба были отданы под суд и приговорены к смертной казни за попытку незаконного освобождения женщин Вандеи... С другой стороны, новые представители народа решили начать борьбу с Революционным комитетом, обвиненным в грабежах и насилии. 24 прериаля (13 июля) его члены были арестованы и 5 термидора отправлены в Париж, чтобы предстать перед Революционным трибуналом (к ним был присоединен Фелипп-Тронжоли, бывший председатель революционного уголовного суда Нанта). Практически в это же время 94 нантских нотабля, ранее распределенные по различным тюрьмам, были собраны в Плесси, как если бы Фукье-Тенвиль готовился начать над ними суд.

Не было дано никаких объяснений тому, почему суд над этими 94 нантцами не состоялся ранее и почему их заставили несколько месяцев гнить в тюрьме. На своем процессе Каррье приписывал задержку этого суда себе, поскольку он якобы заступился за них перед Фукье-Тенвилем, что очевидно не так. Между возвращением в Париж и 9 термидора у Каррье были другие заботы: по большей части он был обеспокоен судьбой своей собственной головы, а не голов нантских нотаблей, которых он рассматривал как сборище федералистов и контрреволюционеров. После возвращения в Париж Каррье оказался в большей или меньшей степени замешан в «федералистском заговоре», и хотя тогда его падение не состоялось, он тем не менее чувствовал, что находится под угрозой. В глазах Робеспьера, полностью доверявшего молодому Жюльену, Каррье (так же как Баррас, Фрерон или Фуше) был примером представителя в миссии, запятнавшего Террор своим поведением: роскошествами, грабежом, взяточничеством, тиранией, произволом и т.д. А накануне 9 термидора Робеспьер все еще мечтал «очистить Террор», согласовать его реалии со своими принципами. Эбертистские привязанности Каррье сделали его в глазах Робеспьера еще более подозрительным. По-видимому, именно для того, чтобы избежать опасности, Каррье и присоединился к заговору против Робеспьера. По легенде, а их в отношении Каррье немало, он был в первых рядах людей, сопровождавших телегу с Робеспьером до эшафота и поносивших его.