Чем больше цитат, тем ясней становится роль, которая принадлежала раскаявшимся экс-якобинцам и «террористам» в атаке против Клуба, в «разоблачении» механизмов его функционирования и приобретенной им власти. Обвинение якобинцев во всех бедах, представление их как основной опоры Робеспьера вчера и как логова разбойников сегодня в равной мере приводили к тому, чтобы снять с Конвента всякую ответственность за его собственные действия во времена Террора. Он, в свою очередь, был лишь жертвой «тирана», с которым впоследствии сразился, и якобинцев, с которыми необходимо сразиться в будущем. Перед лицом этой кампании, оспаривавшей легитимность их действий и подрывавшей сами основы их существования, якобинцы стали заложниками определенной дилеммы.
Как и всякий политический дискурс после 9 термидора, якобинский дискурс по необходимости говорил о «свержении тирана» и о «счастливой революции». Тем самым якобинцы не могли в полной мере отстаивать свое право на ту роль, которую они играли в прошлом, в частности в отправлении власти в течение II года. По сути дела, это означало бы принять на себя ответственность за Террор и предоставить лишние аргументы противникам. Однако якобинцы не могли и отвергнуть свое прошлое; они беспрестанно восхваляли свою безусловную преданность Революции, свою бдительность, свои битвы и жертвы. Именно эта верность традиции обусловливала их коллективную самобытность и придавала своеобразную легитимность их претензии говорить от имени народа и соответственно играть по отношению к Конвенту автономную политическую роль. Якобинцы не могли позиционировать себя в качестве оппозиционной силы, идущей вразрез с новой политикой Конвента, поскольку их собственная система представлений исключала возможность превращения в оппозиционную партию. Вся их централизаторская риторика, столь эффективно проявлявшая себя в прошлом, была направлена на обвинение других — их политических противников — в том, что те формируют ассоциации, факции, виновные в разрушении единства народа и его неделимой воли. Утвердиться в качестве оппозиционной силы означало бы немедленно предоставить мотивы для любой антиякобинской кампании, которая как раз и обвинила бы Клуб в том, что еще при Терроре он сделался «политической корпорацией», вторым и незаконным «центром объединения».
Чтобы не подставлять фланги под такую атаку, якобинцы должны были усиленно подчеркивать свою республиканскую правоверность, свое безусловное уважение к Конвенту и к закону. Они защищались, говоря, что не имели ни малейшего намерения «воздвигнуть новый политический трон», присвоить себе какую бы то ни было частицу власти, по праву принадлежащую Конвенту и представителям суверенного народа. Они заверяли, что собирались лишь просвещать и образовывать народ, время от времени делиться своими знаниями с Конвентом и революционным правительством, обсуждая крупные политические проблемы и предстоящие решения. Такова была священная обязанность, которую они выполняли во имя законных прав всех граждан — прав на свободу собраний, слова и петиций, гарантированных Конституцией. На деле же это оборачивалось желанием постоянно присматривать за Конвентом, многочисленными попытками давления и даже угрозами в направляемых Конвенту петициях и в распространяемых по стране при помощи сети аффилиированных народных обществ адресах. Все выглядело так, словно якобинцы мечтали вернуться к политической тактике, обеспечившей им победу над жирондистами весной 1793 года. Однако в вандемьере III года это лишь подчеркивало слабость якобинцев: соотношение сил было отнюдь не в их пользу, и они даже не пытались обеспечить своим прокламациям эффективное продолжение, призвав к народному восстанию. У них не было ни идей, ни средств для проведения политики, которая могла бы повлечь за собой открытое восстание против Конвента и революционного правительства. В конце II года якобинцам более не принадлежала монополия на их собственные методы политической деятельности. Так, Конвент, чтобы обуздать местные народные общества, связанные с Якобинским клубом, приступил к их «очищению» силами представителей в миссиях по прекрасно отработанной во времена диктатуры монтаньяров методике. В Конвенте самыми непримиримыми врагами якобинцев были люди, только-только покинувшие их лагерь, которые знали, какой великолепный политический инструмент представляют собой притязания на выражение воли «народа»; отныне они старательно сохраняли это право за Конвентом и яростно клеймили все якобинские попытки продвинуться в данном направлении, называя их «террористическим» самозванством.
Читать дальше