Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Эти слова Рюэля были весьма уместны и прозорливы, он предвидел ближайшие последствия реорганизации революционных комитетов, чисток местных властей и народных обществ. Конвент избавился от значительной части этих кадров без особых сожалений, более или менее отдавая себе отчет в том, что открывает тем самым новый этап, на котором политические конфликты и личная месть (индивидуальная или семейная) неотвратимо смешивались вплоть до слияния в единое целое [53].

Как мы видели, в департаментах чистки были доверены представителям в миссиях и оказались в сфере их ответственности. Таким образом, можно сказать, что им было поручено приглядывать за взрывчатым веществом с тем, чтобы в наиболее подходящий с их точки зрения момент использовать детонатор. Ведь если чистки поощрялись центральной властью, то эта инициатива соответствовала ожиданиям умеренных местных элит — нередко отстраненных от власти, а то и подвергавшихся преследованиям во времена Террора; отныне эти элиты в большей или меньшей степени осознавали те шансы, которые им предоставляла новая политическая конъюнктура. Без сомнения, Террор обострял политическую напряженность и черпал силы в этой напряженности; однако он утвердился в качестве системы власти лишь в той мере, в которой смог политизировать традиционное социальное и культурное расслоение, антагонизмы и местные конфликты, питая тем самым политическое насилие. Отсюда два аспекта Террора: с одной стороны, при помощи насилия он приглушал и нивелировал различия и расхождения, унаследованные от прошлого, во имя своего политического проекта — единого, объединяющего и централизующего; с другой стороны, он при помощи проводимой им политики присущих ему языка, институтов и насилия консервировал региональные и местные конфликты (вплоть до уровня крошечной коммуны или городка), которые тем самым сопрягал с весьма давними происками и интригами. Эта специфическая структура, эти оба плана Террора позволяют проанализировать сложные взаимоотношения между политическим революционным полем, модернизирующим и объединяющим, и традиционными ментальностями, обусловленными региональными и местными особенностями [54].

Деятельность представителей в миссиях могла лишь дополнять эту структуру Террора. Без сомнения, неограниченная власть, которой они располагали, была выражением стремления революционного правительства к централизации. Тем не менее депутаты приезжали в департаменты, которые они плохо знали, и это обрекало их на то, чтобы окружить себя местными политическими активистами и соответственно подпасть под их влияние; для того чтобы реализовать национальный проект, необходимо было весьма решительно, а порой даже очень жестоко и вопреки закону подавлять местные конфликты и антагонизмы. Тем самым депутаты оказывались в большей или меньшей степени втянуты не только в конфликты, которые раздирали местные власти и народные общества, но также в происки и интриги, которые они нередко обнаруживали лишь задним числом. Поскольку их власть не была ограничена, ее применение неизбежно зависело от политических и идеологических взглядов того или иного депутата, а часто и от особенностей его личности, пристрастий, фантазий и фобий (впрочем, Комитеты общественного спасения и общей безопасности порой вмешивались — в случаях наиболее очевидных злоупотреблений властью или политического экстремизма). Таким образом, для «царствования» каждого представителя народа была характерна своя специфическая разновидность Террора, и оно порождало свою охочую до «мест» клиентелу.

Выход из Террора, в свою очередь, происходил в департаментах различными путями. Он зависел, с одной стороны, от размаха, который принял Террор (и соответственно от созданной им ситуации), а с другой — от политики, проводимой представителями в миссиях, которым поручили «поставить справедливость в порядок дня». Поскольку институты оставались практически неизменными, новая политика проявлялась в освобождении ряда заключенных, отстранении от дел, а чаще всего и аресте тех, кто продемонстрировал особое рвение при отправлении террористической власти, — то есть тех, кто вызывал особую ненависть и враждебность. Эти меры неизбежно получали резонанс в Париже: при посредничестве семей и политических соратников арестованные спешили обратиться к своим прежним защитникам — соответствующим депутатам от их департамента или же якобинцам. Именно этими путями из департаментов в столицу стекались делегации и петиции, приносившие с собой тревожные, хотя и невнятные вести: одни говорили, что патриотов притесняют, а аристократия и умеренность поднимают головы; другие отвечали, что эти так называемые патриоты — не более чем интриганы, казнокрады, кровопийцы, робеспьеристы, желающие избегнуть справедливого возмездия. Таким образом, как мы это видели и ранее, разнообразными путями — основанными не только на политических симпатиях, но также и на дружбе, влиянии и клиентеле — происходившие в департаментах события вносили свой вклад в поляризацию политических позиций в Париже, в особенности в Конвенте и Якобинском клубе.