Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Авторы Конституции III года разделяли озабоченность Сийеса и приняли некоторые из предложенных им решений: система представительства обязательно должна ограничивать народный суверенитет; она защищает неотчуждаемые индивидуальные свободы от опасности их нарушения волей, которой приписывается всеобщность, то есть от неограниченной власти, которая на эту волю опирается; система представительства основывается на разумном принципе разделения направлений деятельности, который, будучи применен к политике, требует, чтобы политика как особый род деятельности была доверена людям просвещенным и компетентным, располагающим временем и средствами, чтобы себя ей посвятить.

Только таким образом можно выявить общий интерес, и именно представителям, а не тем, кого они представляют, принадлежит право сформулировать общую волю. Это была особая, возникшая как реакция на Террор вариация французского либерализма, стремившегося примирить фактическое неравенство с равенством прав, суверенитет народа с властью просвещенных элит. Установление демократии способностей решало в конституционном плане две задачи: институциональным путем защитить политическую систему и тем самым помешать Революции начаться снова и сформулировать проект на будущее, который объединит всех граждан, признав их гражданское равенство, но в то же время и гарантирует, что «Нация будет управляться лучшими». Иными словами, проблема заключалась в том, чтобы одновременно и закончить Революцию, и дать надежду, даже разработать утопию, для послереволюционной эпохи.

В ракурсе нашего исследования особой важностью обладают две порожденные Конституцией 1795 года надежды, вызванные появлением нового политического и институционального пространства: порядок на основе стабильности и прогресс на основе образования. После долгих лет, когда стали правилом постоянные пертурбации, мечта об иной реальности, о разрыве с недавним прошлым должна была обеспечить жизни общества стабильные и прочные рамки. В конце концов Конвент породил утопию республиканского порядка, который должен был сопротивляться пертурбациям благодаря заложенным в нем механизмам самосохранения. Сийес в относящемся к III году проекте, о котором мы только что говорили, предлагал даже создание специального «конституционного суда» — выборной инстанции, которая должна была надзирать за сохранением институтов и препятствовать любым поспешным изменениям. Конституция III года не включила в себя предложение Сийеса, однако в ней можно найти ту же самую озабоченность сохранением институтов. Об этом свидетельствует процедура, которая должна была использоваться для изменения Конституции. Она была чрезвычайно сложной и предусматривала в качестве предварительного условия повторенное три раза Советом старейшин предложение, «сделанное трижды, с промежутками по крайней мере в три года». Это предложение должен был затем ратифицировать Совет пятисот и т.д. Старательно избегали какого бы то ни было обращения к прямой демократии; были приняты бесчисленные предосторожности для того, чтобы защитить выборный орган, который должен был заняться пересмотром Конституции, от любого давления со стороны улицы или законодательной власти [239]. Задним числом, разумеется, весьма и даже слишком просто показать, насколько иллюзорными были эти надежды на стабилизацию и до какой степени термидорианский Конвент обманывался в отношении своих институциональных проектов. Казалось, что две границы, которые он стремился поставить, — «ни тирании, ни анархии» — определяли магистральный путь развития Республики. В действительности же Конвент лишь очертил весьма ограниченное поле для политического маневра. Конституция представляла собой нагромождение институтов, которые должны были пребывать в равновесии посредством весьма сложного взаимного ограничения их полномочий. Историки нередко упрекают эти институциональные механизмы в излишней сложности, которая обусловила их паралич и гибель 18 брюмера. Однако главный политический феномен состоял в другом: несмотря на это чрезвычайное институциональное и юридическое усложнение, в конечном счете речь шла о демократии на довольно рудиментарной стадии своего исторического развития. В этом смысле именно в силу многочисленных заложенных в нее предосторожностей Конституция III года особенно ясно показывает границы политической и социальной системы образов революционного периода.