Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

«Тирания нашла в невежестве практически непреодолимую поддержку; и варварский вандализм, порождение самой тирании, придал ей новые силы. Когда эшафоты были затоплены кровью жертв, все памятники искусства, все хранилища наук, все святилища литературы стали добычей огня и были опустошены тиранами. Эти кровожадные враги человечества явно не удовлетворялись лишь тем, чтобы их преступления были на мгновение освещены отблесками горящих библиотек, поскольку они надеялись, что тьма невежества опустится навсегда. Варвары! Они заставили отступить человеческий разум многих веков; они хотели похитить у Франции самые прекрасные свидетельства ее славы; и, похоже, именно они более всего способствовали утрате того духовного влияния, которое Франция всегда оказывала на другие народы» [196].

В этой тираде легко узнаются основные темы докладов Грегуара, однако здесь они усилены, преувеличены, доведены до гипербол путем риторики, отработанной на протяжении всей Революции (так, Грегуар ничего не говорил о намерении сжечь библиотеки; если же верить Буасси д'Англа, то все они были сожжены). Тем не менее обличение вандализма выходит за изначальные рамки: вандализм — это уже не просто уничтожение памятников, книг, произведений искусства; отныне это стиль жизни в целом, образ действий и язык, которые Террор навязывал стране, и в частности образованным людям. Или даже скорее, это вывернутый наизнанку стиль жизни, отрицание самой культуры. Руководившие Террором «каннибалы» были невеждами и негодяями, грязными людьми и скотами, которые даже не говорили на цивилизованном языке. Ла Гарп, только что вышедший из тюрьмы, обличал вандализм следующим образом: «Это война, объявленная нашими последними тиранами разуму, морали, образованности и искусствам». Он рисовал ужасную картину:

«Мне кажется, я еще вижу этих разбойников, выступающих под именем патриотов, этих угнетателей нации под именем магистратов народа; их множество среди нас, они одеты в нелепые одежды, которые именуют исключительными одеждами патриотизма, словно патриотизм должен обязательно быть смешным и грязным, свой грубый тон и жестокий язык они называют республиканскими, как если бы грубости и непристойности были отличительными чертами республиканцев» [197].

Камбри обличал не только разрушенные памятники, но и разговорный язык, использовавшийся функционерами и представителями в миссиях, который считался ими по-настоящему «народным» и «патриотическим». Он видел в этом глобальный символ вандализма, «черту, которая позволяет лучше понять низкий уровень властей в ту эпоху [...], в дни ужаса, невежества, слабоумия, жестокости» [198].

Так, благодаря использованию образов «вандалов-каннибалов» расширялся дискурс о вандализме. Его отправная точка — уничтожение книг и произведений искусства — лишь один из побочных эффектов более общей драмы нравственного падения Франции и Революции. Поскольку эти «маленькие робеспьеры», о которых говорил Грегуар, — попросту пришедший к власти сброд. Прикидываясь патриотами и революционерами, эти негодяи не удовлетворялись тем, что душили честных людей, сеяли страх, грабили и обкрадывали. Они обесценивали всю общественную жизнь, погружая ее в варварство. Этот сброд, подонки общества, естественным образом были врагами просвещенных и культурных людей, к которым они испытывали отвращение. Есть ли лучшее изображение этого вандализирующего Францию сброда, чем комедия Дюканселя «Внутренний мир Революционных комитетов, или Современные Аристиды», имевшая огромный успех весной III года? [199]Пьеса изображала революционный комитет, где собрано отребье общества — прохвосты, бывшие лакеи и швейцары, проходимцы и т.д. Никто там больше не именовался Жанно или Пьерро, но каждый отныне требовал, чтобы его называли Торкватом, Брутом или Катоном. Не умея говорить по-французски, они изъяснялись на гротескном патуа.

Простолюдин с письмом в руке узнает Торквата. Гляди-ка, да это же Фетю [200], плетельщик; ну, здравствуй, друг мой Фетю.

Торкват. Кого это ты зовешь Фетю, я Торкват.

Простолюдин. Ну, пускай будет Торкват. Меня это просто бесит, ни людей не узнаешь, ни улиц.

Торкват. Все патриоты называют друг друга римскими именами. Смотри, если я хочу тебя переименовать, то беру и называю Цезарем. Вона как становятся блаародными республиканцами.

[Адресованное в Комитет письмо вызывает панику: все его члены неграмотны.]