Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Доклады Грегуара о вандализме вышиты по канве, намеченной процессом Революционного комитета Нанта, за которым последовал суд над Каррье. Ужасы выстраиваются в иерархию (точно так же, как Революционный трибунал вводил деление на предумышленные убийства, потопления, казни без суда). Так формировалось обратная система образов, которая противопоставлялась всей героизированной и восхваляемой символике революционной власти — якобы строгой, но справедливой в своей борьбе до победы против врагов и виновных. Сила и агрессивность этой системы объяснялись среди прочего тем, что она позволяла высвободить и высказать подавляемый страх.

Это выражается и в том, что Грегуар придает своему неологизму все более и более широкий смысл. С первого же доклада он не просто перечисляет памятники и «предметы наук и искусств», по которым «прошелся топор варварства». «Вандализм» — это еще и паралич усилий, направленных на развитие общественного образования; разумные и реалистичные проекты саботировались, а предпочтение отдавалось другим, способным лишь погрузить Францию в невежество. «Вандализм» — в равной мере и «настоящий фанатизм», который упорствовал в бессмысленной смене названий коммун; эта «мания дошла до такой степени, что если бы дали волю наглым предложениям, то вскоре вся равнина Бос называлась бы Горой». «Вандализм» — это не просто последовательность индивидуальных и эпизодических действий; как и Террор, это «организованная система», обрушившаяся на «талантливых людей». И вновь доклады не ограничиваются общими местами, а представляют длинный список ученых, художников, литераторов, которые были брошены в тюрьмы: Дессо, один из лучших хирургов Европы, который, помимо прочего, «воспитывал учеников для службы в наших армиях»; Битобе, «знаменитый переводчик Гомера», провел девять месяцев в тюрьме, однако в конце концов смог доказать свой патриотизм; Ла Шабоссьер, автор «Революционного катехизиса», Франсуа-Нешато, Вольней, Шамфор, совершивший попытку самоубийства, Руже де Лиль, который «своим гимном, быть может, привлек в наши армии сотню тысяч людей», — все были брошены в тюрьмы. Внучка Корнеля, некогда жившая у Вольтера, «при правлении вандалов» находилась в заключении на протяжении четырнадцати месяцев, «не имея даже кровати, чтобы приклонить голову» [178]. И наконец, самый потрясающий пример, который необходимо «сохранить в истории»: пример Лавуазье, выразившего желание «взойти на эшафот на пятнадцать дней позже, дабы закончить полезные для Республики опыты». Дюма (председатель Революционного трибунала) ответил ему: «Мы не нуждаемся более в химиках». (Известно, что эта фраза, обреченная на то, чтобы сохраниться в памяти, никогда не была произнесена и что сообщаемые Грегуаром факты неточны.)

Вместе с этим упоминанием казни Лавуазье — славы французской науки и науки вообще — разработка обратной системы образов совершила важный шаг. Борьба против «вандалов» обретала тем самым своего мученика и соответственно свой символ. Имена наиболее известных «талантливых людей» были лишь примерами «дезорганизующей системы, отвергающей всякие таланты». Разве тот же Дюма не сказал, что «необходимо гильотинировать всех умных людей»? В Страсбурге «бросали в тюрьмы профессоров»; в Дижоне «вели охоту за преподавателями и врачами, чтобы заменить их на невежд»; повсюду, «на тех местах, где требовалась голова, находились люди, имевшие только руки». По всей Франции «надлежало парализовать или истребить талантливых людей, [...] надлежало однозначно отказывать им в свидетельствах: о благонадежности, в секциях кричали: "Не верьте этому человеку, поскольку он сочинил книгу"». Это не вызывает ни малейших сомнений: если во время «целого года Террора и преступлений варварство накинуло траурный покров на колыбель Республики», так только потому, что существовал «проект, направленный на то, чтобы иссякли все источники просвещения», чтобы уничтожить «все памятники, прославляющие французский гений, [...] одним словом, чтобы обратить нас в варваров». Проект вандалов, достойный этих «новых иконоборцев», более неистовых, чем прежние. Проект заранее разработанный, не объясняющийся лишь невежеством, которое само по себе не всегда является преступлением. За этим проектом скрывался «контрреволюционный дух».

3. Доклады Грегуара, в свою очередь, предлагали ответ на волновавший всех вопрос: каким образом вандализм мог поразить Революцию в самое сердце и не несет ли она за это ответственность? Грегуар повторяет старое обвинение в адрес «аристократов», «мошенников», «спекулянтов и мятежников». Однако их деятельность не объясняет размаха и систематического характера, который принял вандализм, несмотря на многочисленные декреты революционной власти. Чтобы понять его скрытые причины, необходимо обратиться «к ряду фактов, которые хорошо бы сопоставить». Так, вновь обличаются «прежние заговорщики», разоблаченные еще при Терроре, эбертисты и дантонисты, те, на кого Грегуар намекал еще до Термидора, не называя их тем не менее поименно. На этот раз имена произносятся вслух: Эбер, «оскорблявший большинство нации, извращая язык свободы»; Шометт, «заставлявший выкапывать деревья под предлогом необходимости посадить картофель»; Шабо, «говоривший, что он не любит ученых» и сделавший вместе со своими сообщниками «это слово синонимом слова аристократы». Анрио желал «повторить здесь подвиги Омара [179]в Александрии»; он предлагал сжечь Национальную библиотеку, и «это предложение подхватили в Марселе». И наконец, прозвучало главное имя: Робеспьер, «бесчестный Робеспьер», «жестокий Робеспьер», который «посеял вандализм по всей Республике». До сих пор пугает та скорость, с которой «заговорщики», Робеспьер и его присные, «деморализовали нацию и вернули нас в варварство рабства. В течение одного года они едва не уничтожили созданное за много веков цивилизации [...]. Мы были на краю пропасти». Сюжет картины Франка, спасенной, к счастью, от рук вандалов, оказался, к сожалению, пророческим: «невежество разбивало скульптуры, в то время как вооруженный факелами варвар занимался поджогами». Таким образом, символическая фигура «вандализма» обретала новое воплощение: это был Робеспьер, эксплуатировавший невежество и иконоборчество. Таким образом, его «заговор вандалов» имел двойную цель: атаковать и Революцию, и просветителей. Или, скорее, это были две ипостаси одного и того же глобального проекта, поскольку дело Революции и дело просветителей — это одно дело.