Андрей Купцов - Миф о красном терроре

Остальные.Трудно также забыть подробный тягостный рассказ инженера Строилова о том, как он попал в троцкистскую организацию, как он бился, стремясь выйти из неё, и как троцкисты, пользуясь его провинностью в прошлом, крепко его держали, не выпуская до конца из своих сетей.

Незабываем ещё тот еврейский сапожник с бородой раввина — Дробнис, который особенно выделился в гражданскую войну. После шестилетнего заключения в царской тюрьме, трижды приговорённый белогвардейцами к расстрелу, он каким-то чудом спасался, и теперь, стоя здесь, перед судом, путался и запинался, стремясь как-нибудь вывернуться, так как он был вынужден признаться в том, что взрывы, которые он организовал, причинили не только материальные убытки, но и повлекли за собой, как он и добивался, гибель многих рабочих.

Потрясающее впечатление произвёл инженер Норкин, который в своём последнем слове выкрикнул проклятие Троцкому. Бледный от ярости и волнения, он должен был немедленно покинуть зал, так ему сделалось дурно. Впрочем, за время процесса это был первый и единственный случай, когда либо кто-то закричал. Все говорили спокойно, без пафоса, не повышая голоса.

Почему они не защищаются.Своё нежелание поверить в достоверность обвинения сомневающиеся обосновывают, помимо вышеприведённых возражений, тем, что поведение обвиняемых психологически не объяснимо. Почему обвиняемые, спрашивают эти скептики, вместо того чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях. И в каких признаниях! Они сами себя рисуют грязными подлыми преступниками.

Почему они не защищаются, как делают это обычно все обвиняемые перед судом? Почему, когда они даже изобличены, они не пытаются привести в своё оправдание смягчающие обстоятельства, а наоборот, всё больше отягчают своё положение?

Почему, раз они верят в теории Троцкого, они, эти революционеры и идеологи, не выступают открыто на стороне своего вождя и его теорий?

Почему они не превозносят теперь, выступая в последний раз перед массами, свои дела, которые они ведь должны были бы считать правильными и оправданными? Ведь если кто-то из числа этих семнадцати мог и смириться, но все — вряд ли, ведь это не рядовые члены организации, среди которых ещё можно встретить людей случайных и не стойких в своих убеждениях.

Причина этого поведения.То, что обвиняемые признаются, говорили мне, объясняется очень просто. На предварительном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что последующее отрицание было бы безцель-но. То, что они признаются все(выделено в тексте. — А.К.), объясняется ещё тем, что перед судом предстали не все троцкисты, замешанные в заговоре, а только те, которые до конца были изобличены.

Мнение автора. Ядолжен признаться, что, хотя процесс меня убедил в виновности обвиняемых, всё же, несмотря на аргументы многих советских граждан, которые мне объясняли ситуацию, поведение обвиняемых осталось для меня не совсем ясным.

…Немедленно после процесса я изложил в СОВЕТСКОЙ ПРЕССЕ(усилено мною. — А.К.) свои впечатления. Основные причины того, что совершили обвиняемые, и главным образом основные мотивы их поведения перед судом западным людям не будут понятны никогда.

Пусть большинство из них своими действиями заслужило смертную казнь, но плакатными определениями и порывами возмущения нельзя объяснить психологию этих людей.

Можно ли раскрыть до конца западному человеку их вину и искупление? Но мои слова никоим образом не должны означать, что я желаю опорочить ведение процесса или его результаты. Если спросить меня, какова квинтэссенция моего мнения, то я могу ответить словами Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал так: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я делаю вывод, что и остальное, чего я не понял, также прекрасно». Из того, что мне говорили, я попытаюсь выделить основное.

Сущность партийного суда.Суд, перед которым развернулся процесс, несомненно можно рассматривать как некоторого рода партийный суд.

Обвиняемые с юных лет принадлежали к партии, некоторые из них считались руководителями. Было бы ошибкой думать, что человек, привлечённый к партийному суду, стал бы вести себя так же, как обычный человек перед судом на Западе.

Даже простая оговорка Радека, обратившегося к судье «товарищ судья» и поправленного председателем «говорите гражданин судья», имела внутренний смысл. Обвиняемый чувствует себя ещё связанным с партией, поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии.