Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Судьба хозяина и судьба сада находятся в неразрывной связи. Во времена человеческого процветания цветет и сад. Или же сад бывает явлен человеку в последовательности четырех времен года. В предельном случае четыре времени года можно увидеть разом. Когда же хозяина постигают неудачи, ему открывается только одно время года. Как правило, это осень. Для аристократов это не столько пора сбора урожая, сколько время для выявления печального начала в жизни. «Покосилась изгородь, сплетенная из сучьев, и сад утопал в росе обильной, как на безлюдных равнинах; уныло стрекотали цикады, как будто знали, что их пора миновала, и эти грустные звуки наводили печаль на душу. Все длиннее становились ночи, а государыне по-прежнему все не спалось; осеннее увядание еще сильнее омрачало душу, и не было ей покоя, и мнилось – нет больше сил терпеть сердечную муку» [330].

Отсутствие хозяина неминуемо превращает сад в место дикое и пугающее. «В давние времена тюнагон Кёэ, монах из Нары, выстроил себе здесь жилище. Уже много лет пустовала полуразрушенная обитель. Сад зарос высокой травою, кровля густо заросла синобу – травой воспоминаний». Но и те элементы пейзажа, которые не подверглись деградации, тоже требуют присутствия человека, его взора, только он сообщает этим элементам полноценное существование. «Цветы по-прежнему цвели и благоухали, но никто не наслаждался их красотою, луна по-прежнему проливала свой свет, но никто не коротал ночи, любуясь ее сиянием…» [331]Иными словами, природа и сад обретают смысл только в присутствии человека – в тот момент, когда они открыты его взору.

Ухоженный сад радует взор, отражает благополучие хозяев. Покинуть такое чудесное место все равно что эмигрировать в другую страну, и потому вынужденный отъезд – это прощание в первую очередь с садом. «Все вокруг навевало печаль. Не ведали Тайра, когда суждено им вновь вернуться сюда, и грустным взором глядели на многочисленные строения, воздвигнутые покойным правителем-иноком, – вот дворец на холме, где весной любовались цветением сакуры, вот дворец у залива, где осенней порой наслаждались лунным сиянием. Дворец "Под сенью сосны", двухъярусный терем с решетчатыми террасами, Дворец "Тростниковая кровля", беседка над прудом, павильон у конского ристалища и другой павильон для любования свежевыпавшим снегом…» [332]

В амидаистском саду, или же в саду четырех времен года, камни играют подчиненную роль. Однако параллельно с ними продолжали существовать сады, которые без камня обойтись не могли. В таких садах, продолжающих традиции «Сакутэйки», именно камень является основным носителем универсальных смыслов, их «несущей конструкцией». В трактате «Сансуй нараби-ни якэй дзу» («Горы, воды и равнины», автор неизвестен, первый доступный нам список датируется 1466 г., однако предполагается, что текст был составлен в период Камакура [333]), посвященном искусству устройства садов, констатируется: это умение зародилось в огромной Индии, и потому в индийском «саду» возле священного озера Манасаровар (яп. Мунэцу), считавшегося земным воплощением рая, насчитывался 8631 камень. В Китае, стране поменьше, число камней сократилось до 361. Что до Японии, то при проникновении в страну садово-каменного умения число камней в саду было поначалу определено в 66 (имеется в виду стандартное именование Японии страной «66 провинций и 2 островов»), но потом и это число сочли неподходящим, поскольку страна пребывала в периоде «конца императорских правлений», и количество камней в саду сократили до 48 [334].

Число 48 отмечено в японском буддизме, в особенности в амидаизме: будда Амида, когда он еще не стал буддой и именовался бодхисаттвой Ходзо (санскр. Дхармакара), принес 48 обетов, а возглашение имени Амиды и посвященных ему сутр в течение 48 ночей являлось одной из распространенных религиозных практик. Но не подлежит также сомнению, что в уменьшении количества требуемых для устройства сада камней нашли отражение и «малость» Японии, и сокращение территории, контролируемой центральной властью, и общее самоуничижительное отношение к японским реалиям, характерное для того времени. Утверждение о том, что родиной сада является Индия, а не Корея или Китай (откуда в действительности пришло в Японию садовое искусство), лишний раз свидетельствует о происшедшей в средневековой Японии общей «буддизации» жизни и сознания.

Татибана-но Тосицуна в своем трактате «Сакутэйки» рассказывает о садах, где господствует идея вечности. Именно поэтому основным элементом такого сада является камень. Теоретической основой «сада вечности» являются китайские геомантические идеи. Эти идеи прочно входят в инструментарий культуры, которая продолжает использовать их, подвергая развитию и переосмыслению. Трактат «Сансуй нараби-ни якэй дзу» основан прежде всего на геомантической теории, и в представлении автора расположение камней в саду и направление водных потоков имеют определяющее значение для обеспечения благополучия хозяина сада. Часть этих камней имеют буддийские названия. Так, от вредоносных «буйных божеств» защищают два камня – неприметный «камень-жаба» и «божество-царь» (синно, божество буддийского происхождения, охранитель вероучения). Предполагается, что зазор между этими камнями является ловушкой для всякой нечисти [335]. Собственно говоря, весь сад представляет собой такую ловушку, которая не позволяет злым духам приблизиться к дому (располагается на севере земельного участка).