Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Во время выходов на улицы она возлежала на носилках, перед ней шли евнухи, которых римляне считали несчастнейшими людьми, в то время как Антоний почтительно ступал в паре шагов позади. Азия для этой женщины была военным трофеем, и она относилась к ней соответственно. Она обобрала сокровищницу, отправила из Пергама в Александрию многие бесценные рукописи и произведения искусства. Ее высокомерие разозлило и сенаторов, которые бежали из Рима. «Неужели эта испорченная женщина вообразила, будто свободные по рождению римляне преклонят перед ней колени?» – возмущались они. Сенаторы послали Соссия и Агенобарба к Антонию с просьбой отправить Клеопатру обратно в Египет. Тот был недоволен, но дал обещание. Однако Клеопатра крутила им, как хотела, и Антоний тотчас же нарушил слово.

Весной 32 г. до н. э. римлянин прибыл на Самос, где затем провел лето. Клеопатра приехала вместе с ним, и он не собирался провоцировать Октавиана на крайности. Завоевание Малой Азии не превратило его в восточного человека, как и брак с Клеопатрой не сделал его египтянином. Антоний родился римлянином, коим и собирался умереть.

Антоний развлекался на Самосе, не задумываясь о будущем. Жизнь на острове ничем не отличалась от той, которую супруги вели в Эфесе или в Александрии: одно пышное торжество сменялось другим. Это был не самый удачный способ подготовки к войне, и, прежде чем Антоний отплыл со смутным намерением отправиться в поход на Италию, лето сменилось осенью. Но у Корфу он узнал о наличии вражеских кораблей в Адриатике и направился в Афины. Антоний больше не был тем решительным солдатом, который участвовал в битве при Филиппах или даже в сражении в Парфии. Он достиг среднего возраста, и привычка потакать своим слабостям оставила след как на его теле, так и на разуме.

В Риме подозревали нечто подобное, так как уже меньше чем через неделю некие важные сенаторы, покинувшие Антония, вернулись в столицу, чтобы предложить свои услуги Октавиану. Этими людьми был Планк, который сообщил о дерзких распоряжениях Антония относительно своего погребения, и Кальвизий, громче всех кричавший о подобострастном подчинении Антония Клеопатре. В их обвинениях была доля истины. Жизнь в Афинах ничем не отличалась от той, что пара вела в Эфесе и на Самосе, а поведение Антония и Клеопатры шокировало почтенных людей. Царица приказала установить свою статую в образе Селены на Акрополе, а Антоний публично отрекся от Октавии. Это объявление произвело сенсацию в Риме, и, заполучив копию завещания Антония у весталок, которым его доверил Планк, Октавиан зачитал выдержки из данного документа пришедшему в ужас сенату. «Когда я умру, – писал Антоний, – пусть меня пронесут в триумфальной процессии через форум, а мое тело сожгут в Александрии рядом с Клеопатрой» [84]. Некоторые сенаторы стали требовать смерти Антония, другие, более снисходительные, жалели его, считая, что он лишился рассудка. В итоге Октавиан со свойственной ему осторожностью принял компромиссное решение, объявив войну только Клеопатре.

Затем он пригласил Антония прибыть в Италию для разрешения разногласий и пообещал обеспечить бывшему союзнику безопасный морской путь. Это предложение Антонию пришлось по душе. Тогда ссора стала бы личной, и Антоний готов был подчеркнуть, что не хочет ничего, кроме как наказать своего дерзкого «коллегу». Он отплыл бы тотчас же, если бы не осознал, что обещанный Октавианом безопасный путь, очевидно, не предназначался для Клеопатры. Эта мысль заставила его задуматься. Антоний понимал, что ему придется объяснить свой уход, и даже если жена одобрит его намерения, он опасался плыть один – настолько Антоний привык прислушиваться к ее советам.

В то же время Антоний был достаточно умен для того, чтобы понимать: присутствие Клеопатры может погубить все предприятие. Он знал, как относятся к ней римляне, считавшие ее злой женщиной, поклоняющейся ложным богам, соблазнительницей благородных римлян; он догадывался, что ее повторное появление на итальянской земле равнозначно получению Октавианом дюжины легионов. Все это и многое другое, должно быть, промелькнуло в голове Антония, когда он подыскивал слова, чтобы объяснить свое замешательство, как вдруг Клеопатра, словно читая его мысли, предложила дважды подумать, прежде чем отправляться в путь. «Разве Октавиан, обещающий безопасный проход, не тот же лживый человек, который должен был предоставить тебе четыре легиона в обмен на эскадру кораблей? – спрашивала она. – Раз уж он нарушил слово тогда, какова вероятность, что он сдержит его теперь? Скорее всего, он предложил этот безопасный проход, только чтобы убедить тебя посадить свои войска на корабли, а сам собирается напасть на них посреди океана, сжечь суда и утопить всех находящихся на борту». Это положило бы конец мечте Антония о победе, и, возможно, Клеопатра также намекнула на то, что подобная неосмотрительность станет толчком к разрыву отношений. Она пообещала: если Антоний будет настаивать на том, чтобы принять приглашение Октавиана, то она заберет свои корабли и вернется с ними в Египет.