Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Если Книд прославился благодаря Афродите , то маленький беотийский городок Феспии — родина Фрины — привлекал путешественников потому, что Фрина поместила сюда мраморного Эрота работы Праксителя. Однажды она попросила у скульптора в доказательство его любви подарить ей прекраснейшую статую из его мастерской. Он хотел предоставить выбор ей, но Фрина, в надежде узнать его собственное мнение, однажды вбежала к нему с вестью о пожаре в его студии; Пракситель вскричал: «Я пропал, если мои Сатир и Эрот сгорели» [1793]. Фрина выбрала Эрота и подарила статую родному городу [1794]. Эрот, бывший некогда богом-творцом у Гесиода, у Праксителя превратился в изящного и мечтательного юношу — символ могущественной, покоряющей душу любви; ему было еще далеко до озорного и распущенного Купидона эллинистического и римского искусства.

Может статься, что Сатир в римском Капитолийском музее, известный в Америке как Мраморный Фавн Готорна, представляет собой копию статуи, которую Пракситель ценил выше, чем своего Эрота . Некоторые думали, что торс в Лувре — это фрагмент самого оригинала [1795]. Сатир представлен в образе хорошо сложенного и счастливого отрока, и единственное, что свидетельствует о его животной природе, — это длинные и заостренные уши. Он лениво опирается о ствол дерева, заведя ногу за ногу. Мрамору редко удавалось передать ощущение безмятежного покоя с такой полнотой; в этих расслабленных членах, на этом доверчивом лице — вся очаровательная беззаботность отрочества. Возможно, его члены чересчур округлы и нежны; Пракситель взирал на Фрину слишком долго, чтобы ваять настоящих мужчин. Аполлон Савроктон — Аполлон Ящероубийца — столь женствен, что мы склоняемся к тому, чтобы поставить его в один ряд с гермафродитами, в таком изобилии встречающимися среди статуй эллинистического периода.

С достойной сожаления краткостью Павсаний замечает, что среди статуй Герайона в Олимпии был «каменный Гермес с младенцем Дионисом на руках, работы Праксителя» [1796]. Немецкие археологи, работавшие на этом месте в 1877 году, увенчали свои труды находкой этой фигуры, погребенной под столетними отложениями мусора и глины. Описания, фотографии и слепки не способны передать всю красоту этого произведения; нужно встать перед ним в маленьком музее в Олимпии и украдкой коснуться пальцами его поверхности, чтобы ощутить гладкость и живую ткань этой мраморной плоти. Богу-вестнику поручено спасти младенца Диониса от ревности Геры и доставить его к нимфам, которые тайно его воспитают. По дороге Гермес сделал остановку, прислонился к дереву и поднес к ребенку виноградную гроздь. Фигура младенца сделана грубо, словно все вдохновение художника было истрачено на старшего бога. Правая рука Гермеса отбита, а над ногами кое-где пришлось потрудиться реставраторам; все остальное, очевидно, сохранилось в том же виде, в каком вышло из мастерской скульптора. Крепкие члены и широкая грудь свидетельствуют о здоровом физическом развитии; шедевром является уже одна голова с ее аристократичной соразмерностью, точеными чертами лица и вьющимися локонами; правая нога совершенна именно там, где совершенство в скульптуре такая редкость. Античность не придавала этой работе первостепенного значения, что свидетельствует о неисчислимых художественных сокровищах той эпохи.

В другом месте Павсаний [1797]описывает мраморную группу, установленную Праксителем в Мантинее. При раскопках был найден только пьедестал, на котором не мастером, а скорее его учениками вырезаны фигуры трех муз. Если в дошедших до нас греческих текстах собрать все ссылки на статуи Праксителя, мы обнаружим около сорока его крупных работ [1798]; вне всяких сомнений, это, лишь часть его обильной продукции. В наследии Праксителя нам недостает Фидиевой мощи, достоинства и благоговения; боги расступились перед Фриной, и великие вопросы национальной жизни были отброшены ради чувственной любви. Но до сих пор ни одному скульптору не удавалось превзойти уверенное мастерство Праксителя, почти чудодейственную его способность вдохнуть в застывший камень покой, грацию и самое нежное чувство, сладострастную негу и безудержное веселье. Фидий был дорийцем, Пракситель — ионийцем; в нем мы видим еще одного предвестника культурного поражения Европы, которое последует за победами Александра.

После Фидия — Мильтона и Праксителя — Китса Скопас выступил в роли Байрона. О его жизни нам неизвестно ничего, кроме его работ, которые суть подлинная биография любого человека, но даже о его работах мы не имеем достоверных сведений. Приземистые и неприветливые головы приписываемых ему статуй или копий, возводимых к его оригиналам, выдают в нем человека страстной самобытности и силы. В Тегее, как мы уже видели, он одновременно выступил в роли архитектора и скульптора, проявив многосторонность и мощь, непревзойденные после Фидия и до Микеланджело. При раскопках были обнаружены лишь некоторые фрагменты фронтона, две сильно поврежденные головы, отмеченные брахицефалической округлостью и угрюмым, устремленным вдаль взглядом, которые свойственны всем работам Скопаса, вместе с разбитой статуей мужеподобной Аталанты. Странным образом напоминает эти фрагменты голова Мелеагра на Вилле Медичи в Риме; здесь перед нами те же полные щеки, чувственные губы, задумчивые глаза, слегка нависающая над носом кромка лба и полувзъерошенные локоны; возможно, это римская копия Мелеагра , который входил в скульптурную группу Скопаса, изображавшую Калидонскую охоту. Другая голова, в нью-йоркском Метрополитен-музее, почти наверняка выполнена Скопасом или его копиистом; грубоватая и дюжая и вместе с тем привлекательная и умная, эта голова — одно из самых характерных творений античной скульптуры.