Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

В «Домострое», однако, Ксенофонт дает волю такому откровенному консерватизму, который чарует нас помимо нашей воли. У Сократа спросили наставлений в том, что касается сельского хозяйства; скромно признавшись в собственном незнании, Сократ припоминает советы и пример богатого землевладельца Исхомаха. В словах последнего звучит презрение знатного Ксенофонта ко всем другим занятиям, кроме земледелия и войны. Он не только открывает секреты успешной пахоты, но и преподает искусство управления хозяйством и женой. На страницах, внезапно вступающих в состязание с изящным слогом Платона, Исхомах рассказывает о том, как он обучал свою невесту, которая была вдвое его младше, заботиться о доме, содержать все вещи в порядке, управлять слугами по-доброму, но без панибратства и составить себе доброе имя с помощью не искусственной красоты, но преданного исполнения обязанностей жены, матери и друга. На взгляд Исхомаха-Ксенофонта, брак — общение не только физическое, но и экономическое; он приходит в упадок, когда всю работу безропотно выполняет один из супругов.

Возможно, готовность, с какой юная невеста усваивает всю эту науку, — это лишь искреннее желание полководца, не стяжавшего побед на домашнем поле ооя; однако в его рассказе веришь почти всему, кроме того, что Исхомах одним-единственным доводом убедил жену отказаться от пудры и румян [1777].

Поведав об искусстве брака, в «Киропедии» (т. е. в «Воспитании Кира») Ксенофонт излагает свои идеалы воспитания и рисует портрет идеального правителя, как бы отвечая «Государству» Платона. Умело подчиняя жанр вымышленного жизнеописания философским целям, он сочиняет рассказ о воспитании, жизненном пути и правлении Юфа Великого. Ксенофонт придает повествованию личный драматизм, оживляет рассказ диалогами и украшает его древнейшей из дошедших до нас любовных новелл. Он почти полностью игнорирует гуманитарное образование и сосредоточивается на том, как из мальчика вырастает здоровый, способный и благородный муж; юноша знакомится с мужскими видами спорта, учится искусствам войны и привычке к беспрекословному повиновению и в конце концов приобретает способность эффективно и убедительно повелевать подчиненными. Идеальная форма правления — это, по мысли Ксенофонта, просвещенная монархия, поддерживаемая и ограничиваемая аристократией, занимающейся земледелием и войной. Он восхищается законами Персии о наградах за благодеяния и наказаниях за преступления [1778]и на ее примере показывает индивидуалистам-грекам возможность объединения множества городов и государств в империю, сохраняющую внутренний порядок и мир. Подобно Филиппу, Ксенофонт начинал с грез о завоевании; подобно Александру, он заканчивает как пленник народа, который он рассчитывал завоевать.

Он мастерский рассказчик, но посредственный философ. Он дилетант во всем, кроме войны; он рассматривает множество предметов, но все — с точки зрения военачальника. Он преувеличивает достоинства порядка и не находит ни слова в защиту свободы; на основании этого мы можем заключить, какой хаос царил в Афинах. Если античность ценила Ксенофонта наравне с Геродотом и Фукидидом, причиной тому его стиль — свежее обаяние аттической чистоты, гармоничное скольжение прозы, о которой Цицерон говорил, что она «слаще меда» [1779], неповторимые нотки человечности, незамутненная простота языка, позволяющая читателю ясно видеть сквозь эту прозрачную среду мысль или предмет. Ксенофонт и Платон так же относятся к Фукидиду и Сократу, как Апеллес и Пракситель — к Полигноту и Фидию; они олицетворяют кульминацию артистизма и изящества после века творческой самобытности и силы.

Своих высочайших свершений четвертое столетие достигло не в литературе, но в философии и искусстве. В искусстве, как и в политике, индивидуум освободился от храма, государства, традиции и школы. Патриотизм уступил место частным привязанностям, архитектура утратила былой размах и становилась все более светской; великие формы хоровой музыки и пляски проложили дорогу для частных выступлений профессиональных исполнителей; живопись и искусство по-прежнему украшали общественные здания изображениями богов и величавых человеческих типов, и в то же время они поступили на службу к живым индивидуумам и занялись созданием индивидуальных портретов, что будет особенно характерно для следующего века. Если города были в состоянии покровительствовать искусству в государственном масштабе, то это происходило потому, что их — подобно Книду, Галикарнасу или Эфесу — в меньшей степени затронула война, либо потому, что они — подобно Сиракузам — быстрее преодолевали кризис благодаря природным ресурсам и отлаженному управлению.