Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Поразительно, но свою единственную жестокость восстановленная демократия совершила по отношению к семидесятилетнему философу, не способному по старости чем-либо угрожать государству. Но среди предводителей победившей партии был тот самый Анит, который некогда пригрозил Сократу возмездием за его разрушительную диалектику и «развращение» своего сына. Анит был человеком хорошим: он доблестно сражался в войске Фрасибула, спас жизни олигархов, плененных его воинами, сыграл важную роль в подготовке амнистии и не стал преследовать тех, кто приобрел его имущество, конфискованное тиранами. Но великодушие оставило его, когда речь зашла о Сократе. Анит не мог забыть того, что, когда он отправлялся в изгнание, сын его оставался с Сократом и превратился в пьяницу [1668]. Анита не смягчило ни то, что Сократ отказался повиноваться тридцати тиранам, ни то, что (если верить словам Ксенофонта) Сократ порицал Крития как плохого правителя [1669]. По мнению Анита, Сократ более всех других софистов оказал дурное влияние на мораль и политику; он подрывал религию, служившую основанием нравственности, а его постоянная критика ослабляла веру образованных афинян в демократические институты. Кровожадный тиран Критий был одним из Сократовых учеников; бессовестный изменник Алкивиад был его любимцем; один из его ранних возлюбленных, Хармид, был военачальником Крития и только что погиб в битве против демократии [1670]. Аниту казалось, что Сркрату надлежит либо покинуть Афины, либо умереть.

Обвинение было выдвинуто в 399 году Анитом, Мелетом и Ликоном и гласило: «Сократ является государственным преступником, так как не признает богов, чтимых государством, но вводит новые божества [сократовский демоний ], а также развращает молодежь» [1671] [1672]. Дело поступило на рассмотрение народного суда, или дикастерия , состоявшего примерно из пятисот граждан, по большей части малообразованных. Мы не в силах проверить, насколько точно донесли до нас защитительную речь Сократа Платон и Ксенофонт; нам известно, что Платон присутствовал на процессе [1673]и что его изложение Сократовой «апологии» во многих моментах соответствует версии Ксенофонта. По Платону, Сократ настаивал на том, что верит в богов государства и даже в божественность солнца и луны. «Сначала вы говорите, будто я не верю в богов, а затем — будто я верю в полубогов. Точно так же вы могли бы утверждать, что мулы существуют, и отрицать, что существуют лошади и ослы» [1674]. Затем он с грустью указывает на воздействие Аристофановой сатиры:

«Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами… Большинство из вас они восстановили против меня, когда вы были детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. Вот эти-то люди, о мужи афинские, пустившие эту молву, и суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих много, и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые же юношами, словом — обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только сочинителей комедии… Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами видели [это] в комедии Аристофана» [1675].

Он утверждает, что, уча доброй и простой жизни, служит богу, и никакая угроза не заставит его отступить.

«Было бы ужасно, о мужи-афиняне, если бы, после того как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, — под Потидеей, Амфиполем и Делием, — если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать себя самого и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя… Даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот раз, Сократ, мы не согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше не занимался этим исследованием и оставил философию… то я бы вам сказал: «Желать вам всякого добра — я желаю, о мужи-афиняне, и люблю вас, а слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин, величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь?» …Вот почему я могу вам сказать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет, отпустите меня или нет — поступать иначе, чем я поступаю, я не буду, даже если бы мне предстояло умирать несколько раз» [1676].