Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Однако теперь город сильно отставал от деревни. Городская оппозиция далеко не отличалась таким упорством и размахом, как сельская. За прошедшие 100 лет немецкое бюргерство развивалось в сторону превращения не в национальный класс — буржуазию, а в ограниченное местное мещанство. Оно теперь еще меньше годилось для революции, чем в 1525 г.

Впрочем, в городах был все же сконцентрирован немалый горючий материал. Тяготы, связанные с упадком торговли, промышленности, денежной системы, имели результатом в начале XVII в. понемногу нараставшую активизацию не только плебейской, но и бюргерской оппозиции. Последней недоставало, однако, каких-либо обобщающих общественных идей и лозунгов, а в связи с этим — и мужества. Общественное мнение было возбуждено преимущественно против денежных спекулянтов, мастеров-монетчиков, ростовщиков, виновников порчи монеты. Именно против них, как ближайших виновников бедствий, было направлено множество циркулировавших злых памфлетов. Впрочем, в силу логики вещей задевались в известной мере и государи, и дворяне. Психологически же массы горожан были, по-видимому, близки к отчаянию. Приведенные выше слова Лампрехта, что даже «рассудительные люди» предлагали как единственное средство спасения восстание против властей, характеризуют как раз настроения горожан.

Наконец наступил момент, когда городская оппозиция была выведена из своего латентного состояния. Плебейские и бюргерские массы вдруг пришли в бурное движение. И тогда сразу перед правящими кругами со всей наглядностью открылась бездна, в которую неминуемо низвергнется Империя, если не принять самых крайних мер для обуздания бунтовщиков — и сельских, и городских. Это произошло в 1618 г., когда разразилась финансовая паника, род денежного кризиса, подготовленного всем предшествовавшим экономическим развитием: капиталовладельцы, испугавшись первых проявлений габсбургско-католической агрессии, изъяли из обращения все, какие могли, деньги; наличность почти вовсе исчезла; городская беднота и ремесленники, не имея возможности что бы то ни было покупать, так как им самим не платили, оказались обреченными на голод. В ряде городов вспыхнули бунты и восстания, начинались они обычно с погрома монетных дворов. Особенно бурным было, особенно устрашающее впечатление произвело на современников восстание в городе Магдебурге. В том же 1618 г. произошло и возмущение в Чехии, имевшее корни далеко не в одних лишь конфессиональных и политических интересах дворянства, но прежде всего в движении горожан и крестьян. В этой-то докрасна накаленной общественной атмосфере 1618 г. и развертывалась Тридцатилетняя война.

Внутригерманское содержание Тридцатилетней войны сводится в конечном счете именно к этому основному факту — наличию нового революционного подъема, который к 1618 г. достиг в известном смысле (критической точки (хотя еще и не достиг кульминации). Теперь для немецких правителей и господ речь шла уже не только о том, как завершить становление нового внутреннего строя Германии, начавшего складываться после 1525 г., но и как ответить на этот спровоцированный ими революционный подъем, как удержать существующий социальный порядок.

Для решения задачи в ходе войны наметилось три различных политических плана. Назовем их условно: габсбургский, валленштейновский и княжеский. Переплетение и борьба этих трех планов и составляют историю Тридцатилетней войны, если рассматривать ее, так сказать, изнутри Германии.

Первый план, габсбургский, не содержал чего-либо нового, это был все тот же план восстановления Империи Карла У, или, скорее, доведения до логического конца начатого им дела, как и дела католической реакции [82] Ср. Repgen К. Die romische Kurie und der Westfalische Frieden, Bd. I, Papst, Kaiser and Reich 1521–1644. Tubingen, 1962. . Это был самый безумный, но и самый последовательный план: он подразумевал в конечном счете попятное развитие всего европейского общества, устранение национальных государств, буржуазии, ростков капитализма, новой культуры, нового общественного сознания, духа протестантизма, словом, радикальную чистку Европы от всякого горючего материала. Более непосредственным образом он означал передачу всей «новой Европы» в руки иезуитов, настоящей международной тайной полиции, к услугам которой были также не только застенки и костры католической инквизиции, но и вся система среднего образования. Этого плана более или менее последовательно придерживались и император Фердинанд II, и император Фердинанд III, руководимые иезуитами.