Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В самом деле, все поведение Густава-Адольфа в Германии в течение этого года выступит в новом свете, когда мы сопоставим его с постепенным поступлением сведений из Москвы. Густав-Адольф не все время остается в бездействии, ограничиваясь маневрированием и стычками, — несколько раз он как будто бросается на врага, вдохновение боя овладевает им, но осторожность берет верх, и он снова осаживает, как боевого коня, свою лучшую в Европе армию. Так, в январе 1631 г. он ринулся в Мекленбург, разбил у Грейфенхагена и Гарца два отряда императорской армии и остановился; в апреле 1631 г. обрушился на Франкфурт, перешел через Одер и снова замер; в начале июня осадил Берлин, принудил курфюрста Георга-Вильгельма к союзу, но не воспользовался открывшимся проходом на запад; в конце июня — начале июля бросился на Тилли, нанес его армии несколько жестоких ударов, а потом сам же дал ему уйти. И только 17 (7) сентября 1631 г. Густав-Адольф пошел прямо на основные силы Тилли под Лейпцигом, буквально стер их с лица земли и, уже не останавливаясь, начал свой головокружительный марш по Германии. Каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествовало получение одного из основных московских известий. Не служило ли психологически каждое сообщение из Москвы электрическим зарядом, побуждавшим Густава-Адольфа к действию? Разумеется, для объяснения его поведения в Померании следует учитывать всю сумму факторов и всю международную обстановку, в частности сложную политическую ситуацию в Германии [418]. Свести все к одному польскому фактору — значило бы впасть в односторонность. Но для исправления обратной односторонности исследователь вправе и даже обязан уделить преимущественное внимание именно этому игнорировавшемуся прежде фактору и проверить, в какой мере с его помощью можно объяснить действия Густава-Адольфа, поскольку за каждым из них следует вскоре какое-либо из перечисленных военных событий, а каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествует получение одного из указанных московских известий. Попробуем уточнить и проверить эту гипотезу.

Выше мы отметили, что в начале 1631 г. Иоганн Мёллер первым привез Густаву-Адольфу прямо из Москвы и непосредственно от русского правительства известие о военных намерениях и приготовлениях Московского государства. После нескольких месяцев томления в Померании это известие, прояснившее международные горизонты, не могло не воодушевить Густава-Адольфа. Оно, естественно, вдохновило его на наступление в Мекленбурге. Но оно было все же недостаточно для генеральной кампании в Германии, хотя бы уже по одному тому, что не носило характера официального письменного уведомления; к тому же оно не полностью отвечало новому плану русско-шведского сотрудничества, разработанному в ноябре с Русселем. Густав-Адольф, как мы видели, три недели инструктировал Мёллера в духе этого нового плана и отправил его обратно в Россию.

В феврале русские послы Племянников и Аристов вместе с Александром Лесли прибыли в Стокгольм. Хотя из-за климатических условий их не могли с должной пышностью перевезти морем в Германию до мая [419], запрос о пропуске послов и объяснение задач посольства были тотчас отправлены шведским правительством к Густаву-Адольфу. Он получил это сообщение не позже 20-х чисел марта. И вот уже в конце марта он устремляется на Кольберг, а 13(3) апреля берет Франкфурт-на-Одере. Но, разумеется, с его стороны было бы безумием развертывать дальше наступление до непосредственных переговоров с русскими послами. И он возвращается к томительному ожиданию и на всякий случай — к дипломатничанию с бранденбургским курфюрстом [420].

Этот последний, видя, что Густав-Адольф не наступает и не угрожает, и полагая, что это — симптом слабости, предъявил Густаву-Адольфу в начале мая по подстрекательству Саксонии высокомерное требование — немедленно очистить занятую шведами бранденбургскую крепость Шпандау. Спор продолжался месяц, и 7 июня Густав-Адольф пережил один из неприятнейших дней: он вынужден был уступить и вывел из Шпандау шведский гарнизон. Дальше произошло нечто необычное, чего до сих пор не могут толком объяснить военные историки. Через два дня Густав-Адольф появился с армией под стенами Берлина, навел на дворец курфюрста артиллерию, объявил недействительными все прежние соглашения и заставил обезумевшего от страха Георга-Вильгельма подписать 11 июня договор о предоставлении своих крепостей и военных субсидий шведам на все время войны [421]. Думают, что Густава-Адольфа вывело из себя известие о разгроме Магдебурга. А дело объясняется проще: 1 июня в Штеттин к королевскому двору прибыли наконец русские послы. Сначала они думали ехать дальше «в полки» к королю, потом им было предложено подождать его скорого прибытия, а гонец с извещением о посольстве выехал навстречу королю. Он, по-видимому, встретил Густава-Адольфа сразу после эвакуации Шпандау. Не медля ни минуты, Густав-Адольф изменил все свои намерения и повернул войско на Берлин, а гонца отправил обратно в Штеттин с извинением, что он «для великих дел» воротился к своему войску, а в Штеттин ко двору приедет несколько позже, чем предполагалось [422].