Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Однако главные результаты переговоров Деэ — политические — не были доверены бумаге. Это был прежде всего вопрос о войне Московии с Польшей. Деэ тонко вплетал в свои беседы различную информацию, которая должна была показать московским политикам, что Польша в настоящее время очень слаба, и поэтому не следует упускать момента для нападения на нее. Все это было, в сущности, излишним, ибо вопрос в Москве был уже твердо решен. В царской помете на докладной записке Деэ читаем: на вопрос посла, каковы отношения царя с польским королем, боярам не отвечать, пока они окончательно не вызнают от посла, «так ли французский король в недружбе с польским», а затем «боярам говорить против того же, как объявлено шведскому королю», т. е. бояре должны были повторить французскому послу то же, что было заявлено Мониеру и Бенгарту: царь решил не ждать истечения срока перемирия и идти войной на польского короля. Деэ повез в Париж подтверждение этого обещания [225] ЦГАДА, Дела французские, 1629 г., кн. 2, лл. 55, 181, 226–227, 179–180. .

Вскоре после отъезда Деэ в Москве появился шведский посол Мониер с извинениями и объяснениями от Густава-Адольфа по поводу заключения Альтмаркского перемирия. Но вопреки опасениям Густава-Адольфа (как и Ришелье) шведско-польское перемирие не вызвало никакого изменения в намерениях Московского государства. Мониеру было сказано, что царь не сердится на короля за перемирие с Польшей, «потому что оно было заключено по нужде»; но пусть Густав-Адольф не думает, что перемирие гарантирует его от борьбы с польскими войсками: ведь Сигизмунд III будет теперь действовать против него в союзе с германским императором, если только польские войска не окажутся занятыми другой войной. Поэтому царь повторяет, что «с своей стороны не будет дожидаться истечения перемирного срока и пойдет мстить польскому королю его неправды». Как видим, когда Москве предлагали коалицию против Польши в 1626 г., она не шла на это, но теперь она по собственной инициативе решила занять свое место в антигабсбургской коалиции и именно путем отвлечения на себя сил Польши. «А как только ц. в. войну на польского [короля] взочнет, и государю нашему вольнее будет с цесарем войну вести», — говорил Мониер [226] ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 2, лл. 203–204. . В Москве прекрасно понимали, что без этой гарантии Швеция не отдастся с головой войне с Империей. Более того, понимали, что Швеция не может не бояться удара с тыла не только от поляков, но и от русских. Где гарантия, что русские не попытаются воспользоваться занятостью шведских сил в Германии для того, чтобы отнять у шведов свои земли в Прибалтике? Такой гарантией могла бы быть только русско-польская война, которая сковала бы силы обоих противников. И вот эту гарантию — войну с Польшей — обещали в Москве Мониеру, несмотря на то, что Швеция заключила с ней перемирие; и даже, как видим, именно потому, чтоб окончательно подтолкнуть Швецию на войну с Империей. Царь желает Густаву-Адольфу, сказали бояре Мониеру, счастливо окончить начатое предприятие и одолеть своего врага.

Конечно, Мониер имел также поручение склонить московского царя к выступлению против Польши. Если царь начнет войну, шведский король обещает ему помощь оружием, наемными войсками и т. д. Со своей стороны московское правительство поощряло Швецию к войне с Империей: в 1630 г. шведам снова разрешено было закупить в Московском государстве «заповедные товары» беспошлинно и по низким ценам вольного рынка [227] См. ниже, с. 214–215. .

Наконец, в мае 1630 г. в Москву прибыли, как мы знаем, послы Бетлена Габора — французы Шарль де Талейран и Жак Руссель — с предложением той самой восточноевропейской антигабсбургской коалиции, которая была уже так близка сознанию московских политиков. Нетрудно догадаться, как было принято это предложение в Москве. Правда, формального ответа дано не было: в письме к турецкому везиру Режап-паше сообщается, что во время пребывания послов в Москве царю стало известно о смерти Бетлена Габора, и поэтому ответную грамоту решено отложить до тех пор, пока выяснится, «кто будет вперед по указу Мурада султанова величества» его преемником. Но в ответ на просьбу Режап-паши сообщить решение московского правительства по предложениям Бетлена Габора и на заявление везира, что если оно будет положительным (если «годно тем делам в совершеньи быть»), то и Турция готова немедля выступить («учнет промышлять»), — ему было прямо написано: посол Руссель, «будучи в ответе у ближних бояр, говорил то, что нам, великому государю, годно», и поэтому Русселю приказано дальше «о том деле радеть», для каковой цели он послан в Швецию [228] ЦГАДА, Дела венгерские, 1630 г., стб. 1, лл. 173, 192, 196. .