Никифор Константинопольский - Творения святого отца нашего Никифора, архиепископа Константинопольского

12. Но так как знал он заповедь более таинственную, повелевавшую внимать себе и быть свободным для одного Бога, ибо только так возможно отвлекаться от земного и возноситься к Богу: то он старался укрыться в уединение желанной тишины, умоляя и прибегая ко всяким просьбам, чтобы убедить увлекавших его в круговорот жизни не мешать выполнению его желания. И, конечно, убедил и скоро получил полное удовлетворение своему желанию. С этого времени, презрев докучливые собрания и шум сутолоки, увенчав шерстью пышность своего чина и сказав — прости — всему, что зовет к расслаблению, изнеженности и телесному сладострастию, переселяется он на один холм против Воспора Фракийского, ничего не неся с собою на новый Кармил, кроме милоти [7] Милоть — овчина, овечья шкура (с греческого). Илии, т. е. нестяжательности, которая по истине созидает первое убежище для добродетели, и приобретение которой дарует бессмертие и любовь к жизни ангельской. Итак, избрав ее в сотоварищи и возлюбив ее более, чем другие любят камни Суфирские и ткани Сирийские, сей великий купец, как сказано, отправился на новый Кармил, который казался непривлекательным, благодаря дикости и пустынности представлялся непригодным для обработки по отвесности вершины горы, безводным, не орошенным и совершенно негодным, потому что он был лишен даже дождевого орошения, вследствие своей крутизны.

13. И зачем распространяться много о суровости местности и о неудобствах ее расположения, когда желающий лучше всякого описания может сам познакомиться с нею и решить, чем она была и что из нее сделалось? Сбросив с себя, как старое и рваное платье, дикость и запустение, удалив от себя бесплодие, чтобы сделаться плодородной, и орошаясь сверху дождем при помощи расселин, проходивших от одних водоемов до других, взаимно сообщавшихся, она превзошла красоту дворца Алкиноя и Ксерксова золотого платана настолько, насколько истина выше мифических выдумок. Освященная храмами мучеников, которые были все разукрашены изображениями их подвигов, она (местность) уподобилась, чтобы сказать словом Писания, раю Божию. Кто не подивится пригодности ее и удобствам для обитания, прежде даже чем сам испытает? Итак, он основал честной сонм священных мужей для непрестанного славословия Бога, с коими и сам непрестанно, в ночное и дневное время выстаивая молитвы и службы и наслаждаясь высшей мерой воздержания, занимался чтением божественных книг и науками, не желая и слышать о Сиракузском столе и питаясь яствами, достаточными (только) для поддержания жизни.

14. Так как вспомнил я о науках, то считаю приятным отступлением напомнить об усердии к ним и о высоте в них сего мужа. С изучением Св. Писания соединял он занятия и светскими науками для того, чтобы при научении сильнее убеждать, а с другой стороны для того, чтобы изобличать нелепость заблуждений. Как достоинство закона сказывается в понимании справедливого и несправедливого, чтобы каждому из тяжущихся присуждать достойное воздаяние, так и полнота образования требует изучения того и других. Не ставим мы их рядом, нет: служанка не может соперничать с госпожою, ни сын рабыни не может равняться с сыном свободной, как было сказано Аврааму. Как силен он был в грамматике, ее частях и формах, при помощи коих отличается правильно написанное от неправильного, исправляется греческий язык и определяется размер стихов, — известно тем, кто хоть немного понимают это искусство. Насколько сладкоречивым и медоточивым являл он себя в многозвучной свирели риторов нетрудно видеть: удаляя приторное и лишнее, и все то, что походило на софистическую бессодержательность и болтовню, он старался придать приятность и красоту сочинению путем ясности и чистоты.

15. Что касается усвоения математической четверицы, которая получает свой состав из величин непрерывных и из величин раздельных, ибо величины или движутся и образуют предмет астрономии, или неподвижны и дают содержание для геометрии, или существуют, как отношения, и образуют предмет музыки, или безотносительны и создают предмет арифметики: то своим усердием он дошел до того, что, изучая их в связи и каждую в отдельности, во всех достиг он совершенства. А музыкальную лиру настраивал не такую, как Пифагор Самосский и обольститель Аристоксен, а напротив — стопятидесятиструнную, и играя на ней, он отгонял всегда от слушателей болезнь, которой некогда страдал Саул, и смягчал свирепого тирана, пораженного духом зловерия и упорно бесновавшегося против домостроительства Христова, и тем спасал свое стадо от его заразы.