Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

В темноте ночи едва можно было различить крутой утес потухшего вулкана Хоэнтвиль, который, словно гигантская пирамида, возносился на 700 метров над окружающими холмами. Гора, увенчанная средневековой крепостью, были единственной достопримечательностью городка Зинген, в котором пассажирам поезда предстояло провести ночь. Рядом с железной дорогой громоздилась фабрика – воплощение эпической мощи капиталистического способа производства. Из ее огромного, похожего на крепость здания с утра до вечера лился неиссякаемый поток пакетиков с прославленным порошковым супом “Магги”.

На ночь вагон с русскими эмигрантами отогнали на запасной путь, а немецкая паровозная бригада отправилась ночевать в город. Ночная фабрика молчала, луга и леса погрузились в тишину, уснул и городок Зинген. Словно для контраста, в “русском” вагоне стоял дым коромыслом. Особенно шумным оказалось купе рядом с ленинским (раньше этот факт несколько заглушался стуком колес): от самой швейцарской границы пассажиры пели “Марсельезу”, а теперь из купе доносились взрывы смеха, прерываемые баритоном Радека и звонким голосом Ольги Равич. Настроение пассажиров в особенности поднялось после того, как Планиц и Бюринг отправились в город, притащили оттуда немецкое пиво и гору бутербродов и переправили все это через меловую черту 4.

Ленин был не из тех, кто готов долго терпеть утомительных соседей. Он ворчал и даже несколько раз стучал в стенку купе. Однако шум не стихал, а деваться было некуда – у Ленина даже не было возможности выйти из вагона и размять ноги. Именно в эту ночь в Зингене он начал сочинять свои знаменитые впоследствии правила поведения в поезде. Первое правило гласило, что определенные часы, отведенные на сон, суть часть коммунистической дисциплины. Таким образом, сон переставал быть частным делом того или иного товарища, он становился партийной обязанностью каждого большевика. Кроме того, Ленин сделал попытку отселить Равич в другой конец вагона. Однако вопиющая несправедливость этого решения была очевидна всем, так как больше всего шума производил Радек. Итак, Равич была спасена, а Ленину ничего не оставалось, как вернуться в свое купе и поплотнее притворить за собой дверь. По мере того как бутерброды постепенно заканчивались, соседи перешли на шепот, а хохот сменился сдавленным смехом.

Кроме того, они курили! Ленин с самого начала запретил курение в купе и коридоре вагона, а поскольку возможность на минутку выскочить на перрон и сделать пару затяжек была совершенно исключена, единственным местом для курения оказался туалет на “русской” половине вагона (второй туалет остался на немецкой территории). Очень скоро в туалет выстроилась длиннющая очередь, причем тем пассажирам, которые намеревались использовать туалет по его первоначальному назначению, приходилось занимать места за толпой курильщиков. Решение Ленина (которое Радек назвал “примером организационной партийной работы”) состояло в том, чтобы выдавать билеты в туалет: курильщикам вручались билеты “второго класса”, а некурящие получали билеты “первого класса”, дававшие приоритет на посещение туалета. В результате шумная очередь под дверью ленинского купе быстро рассосалась, однако Радек и компания продолжали громогласно обсуждать сравнительную ценность, с философской точки зрения, двух типов физического императива 5.

Поспать так никому и не удалось. Наутро все сидели с красными глазами, разбитые, раздраженные и с отвратительным вкусом во рту. Когда в пять часов утра раздался свисток локомотива, а шипение выпускаемого пара заглушило песню скворцов, все испытали облегчение.

В это второе утро путешествия, во вторник 10 апреля (28 марта по русскому календарю), поезд шел вверх по долине Неккара, между Шварцвальдом и Швабскими Альпами. Миновали готический городок Ротвайль и древний замок Хоэнберг в Хорбе… Пассажиры дремали. Тихие холмы настраивали на покой. Лишь время от времени глаз развлекался зрелищем очередной игрушечной деревушки с непременной маленькой церковью, увенчанной куполом-луковкой.

Поражало почти полное отсутствие людей; поля лежали в запустении, а мужчин трудоспособного возраста, которые могли бы их обработать, и вовсе не было видно. Редкие прохожие выглядели изможденными и передвигались очень медленно. Когда поезд замедлял ход, крестьяне провожали взглядом пассажиров, жевавших у окна свои бутерброды, но значение этих голодных взглядов русские поняли только потом, когда узнали, что белого хлеба в Германии практически не видели с самого 1914 года 6. Немецкая пресса предусмотрительно оповестила население о том, кто именно едет в поезде (у Берлина появилась, наконец, возможность выказать доброжелательность), но враждебность местных жителей объяснялась именно тем, что проезжающие были сыты, – а не тем, что они были социалисты или русские.