Нелегко приходилось всем. После многих лет неустанной подпольной работы Шляпников совершил политическую ошибку, сохранив тесные контакты с фабричными рабочими Петрограда. Он чувствовал, что не может поступить иначе: это были его товарищи по оружию, их заботы он, старый опытный токарь, прекрасно понимал. Как и они, он с ужасом наблюдал, что правительство Ленина становится не менее диктаторским и безжалостным, чем любой индустриальный магнат недавнего прошлого. Разногласия Шляпникова с Лениным по вопросам рабочего самоуправления и прав профсоюзов начались уже в 1920-м, однако с введением новой экономической политики (НЭП) противостояние обострилось. Шляпниковская “Рабочая оппозиция” была возмущена уступками капиталистической практике хозяйствования, а Ленин в 1921 году назвал фракцию “величайшей опасностью нашему существованию” 16. Прежняя, дореволюционная верность бедного Шляпникова больше не принималась в расчет, а его сторонники и его идеи были осуждены как антипартийные. Вскоре после этого всякая фракционная деятельность внутри партии большевиков была запрещена. Через каких-нибудь четыре года после революции большевистская партия повернулась спиной к тому источнику динамизма, который когда-то и привел Ленина на вершину власти.
Диктатура Советов – власть, обещавшая всем трудящимся свободу, – обернулась тиранией. Но мечты еще были сильны, и, когда в 1924 году Ленин умер, страна искренне оплакивала его. Сталин – другое дело. Через много лет, в 1939 году, Федор Раскольников, в годы революции – молодой петроградский активист, а впоследствии – большевистский дипломат-невозвращенец, писал в открытом письме диктатору:
Ваш “социализм”, при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далёк от истинного социализма, как произвол вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата 17.
Вскоре после написания этого письма Раскольников, который в свое время отказался вернуться в СССР и теперь жил во Франции, умер при неясных обстоятельствах – весьма вероятно, что его отравили. Виновных, однако, не нашли, да не очень-то и искали.
Проблема, однако, заключалась в том, что коммунисты в целом опасались возлагать вину на Сталина. Их идеология учила, что ни один человек не может ставить под сомнение действия коллектива и его лидеров. Будущие жертвы Сталина тоже будут отчаянно цепляться за марксистскую риторику Ленина в попытке оправдать себя: они будут избегать понятия индивидуальной вины, апеллируя к общественным силам и классовой борьбе.
Никто никогда не подвергал сомнению саму идею революции. Скорее, обсуждались разнообразные причины того, почему Россия в том или ином случае не оправдала ожиданий. Как только коммунисты перестали обвинять во всех неудачах крестьян (это все еще оставалось русским национальным видом спорта), они обратились к разрушительному самоанализу. Поскольку история не может ошибаться, значит, как-то ошибались люди, призванные историей на служение. Десятилетиями коммунисты перебирали листки своей потрепанной идеологии, пробуя определить и осудить те или иные свои ошибки. Всё это чем-то напоминало дискуссии в Петросовете в 1917 году: они были абстрактными, велись из самых добрых побуждений, с просвещенных позиций и – ни к чему не приводили. Один старый большевик признавался:
Выросшие в условиях революционной борьбы, мы все воспитали в себе психологию оппозиционеров… мы все – не строители, а критики, разрушители 18.
К концу 1927 года, всего через десять лет после ленинского путча, Сталин стал практически всесилен. В декабре этого года французский коммунист Виктор Серж посетил Радека в его кремлевской квартире, застав опального политика за сборами. Никакого богатства политическая карьера Радеку не принесла – только бумаги и книги, книги.
Надо же быть такими идиотами! – бушевал Радек. – У нас ни гроша, а могли бы оставить себе чудные трофеи! Нас добивает бессребреничество. С нашей пресловутой революционной честностью мы были всего лишь чересчур щепетильными гнилыми интеллигентами 19.
“Гнилые интеллигенты” игру проиграли. Троцкого вскоре вышлют в Среднюю Азию, Зиновьева и Каменева уже исключили из партии, и за ними по пятам ходят агенты сталинской тайной полиции. Радек, закончив паковать свои книги, отправится в ссылку в Тобольск. Даже Крупская, разделявшая взгляды оппозиции на Сталина, была подвергнута постыдным издевательствам.
Читать дальше