Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Его игра со смертью закончится в июле 1937 года. Когда в его квартире уже шел обыск, Ганецкий нацарапал записку наркому внутренних дел Ежову, нажимая на карандаш так, что тот сломался.

Николай Иванович! Кошмарный трагический случай: ночью меня арестовали! Меня уже именуют врагом!.. Что произошло? Откуда эта ужаснейшая ошибка? 26

Никаких ошибок никогда не бывало, конечно. В квартире Фюрстенбергов были изъяты “компрометирующие” книги, в частности работы многих товарищей по партии, которым бизнесмен Фюрстенберг когда-то помогал: Радека, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Шляпникова. Прежде чем составить опись изъятого, сотрудники НКВД, очевидно, прихватили с собой из квартиры пару сувениров. В рапорте они написали, что никаких ценностей у бывшего банкира изъято не было, кроме двух американских долларов и коллекции старинных револьверов. Дальше было всё как обычно: краткий, но вежливый допрос, затем избиения, слезные мольбы, униженная жертва, валяющаяся в ногах палачей в камере с забрызганными кровью стенами. Палачи были на этот раз более требовательными, чем обычно (партия не хотела привлекать внимания к тем давнишним переводам германских денег), но в конце концов сразу после пятнадцатиминутного судебного заседания Ганецкий, а вскоре его жена и сын были расстреляны 27. Дочь много лет провела в лагерях, думая, что мать и брат живы.

Что касается швейцарского социалиста Фрица Платтена, выполнявшего в ленинском поезде роль посредника, то после своей неудачной попытки 1917 года он не раз успешно пересекал советскую границу. Проработав в СССР почти двадцать лет, он был арестован в 1939 году и отправлен в лагерь в Архангельскую область, где и умер в 1942-м 28.

Судьба настоящих противников Ленина часто была более счастливой, чем участь его же товарищей. В тот короткий промежуток времени, когда отъезд из советской России еще был возможен (знакомый маршрут через Финляндию снова чрезвычайно оживился), несколько бывших членов Временного правительства и Исполкома Петроградского совета смогли бежать во Францию. В Париже в 1920-е годы возникла оживленная и погруженная в постоянные раздоры русская колония. К ней принадлежали не только Чхеидзе и Церетели, но и бывшие их оппоненты – князь Георгий Львов, Михаил Терещенко и Павел Милюков. Они всегда были не прочь поспорить в ароматном сигарном дыму, но большую часть своего неожиданно образовавшегося досуга употребили на то, чтобы публично оправдаться в печати. Многие писали для новых русских эмигрантских газет, наследовавших традиции дореволюционной эмиграции. Наиболее решительные засели за мемуары. Милюков по-прежнему был одержим вопросами внешней политики и либеральных реформ, которые вдохновляли его краткую политическую карьеру, в то время как Церетели пытался воссоздать мучительные компромиссы той роковой весны; мемуары он напишет позднее, в Нью-Йорке.

Наиболее знаменитым из них был Керенский. Ореол театральности сопровождал его до конца дней. Большинство министров его последнего кабинета в октябре 1917 года были арестованы (прямо во время совещания в Белой столовой Зимнего дворца), однако Керенскому удалось бежать в автомобиле американского посольства 29. Он планировал организовать восстание против Ленина, но из этого ничего не вышло. Через несколько месяцев Роберт Брюс Локкарт, возглавлявший в то время британскую миссию, помог Керенскому выбраться из России с помощью фальшивой визы. Во Франции бывшему премьер-министру, привыкшему к поклонению и морю букетов, пришлось вести скромную жизнь рядового эмигранта. Он не переставал ругать большевиков, а в 1940 году, перед вступлением в Париж гитлеровских войск, бежал еще раз – на этот раз в Америку, с которой и будет связана его дальнейшая жизнь.

Ленин оставался его заклятым врагом. Если другие эмигранты по большей части выкинули из головы “драму пломбированного вагона”, то Керенский полностью погряз в этой теме и бесконечно сожалел, что у него, как он говорил, не было достаточно времени для того, чтобы полностью доказать связи Ленина с германским правительством. Возлагая вину на Ленина, он получал возможность снять ответственность с себя самого; кроме того, это позволяло ему, вопреки фактам, сохранять убежденность, что Россия ни на фронте, ни в тылу не была обречена. Сожалея о трагедиях прошлого, Керенский неплохо вписался в новый мир, и старость его прошла в приятном сочетании ученых занятий и скромной славы. Он опубликовал несколько редакций своих воспоминаний и оказал помощь в подготовке классического многотомного издания исторических документов 1917 года 30. Его коллега по Стэнфорду вспоминал: