Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Гитлер разразился бранью и ругательствами, а потом и презрительными насмешками в адрес Чемберлена и Вильсона. Затем фюрер внезапно остановился, вероятно спохватившись, что зашел слишком далеко, и сказал:

«Хорошо, согласен. Мы встретимся с чехами, но только при условии, что они согласятся с нашим меморандумом (условиями, изложенными на встрече в Годесберге) и со сроком 1 октября (эвакуация чехов из Судетской области). — Затем он снова начал шуметь: — Путем переговоров или посредством примененпя силы, но 1 октября территория будет свободна! Выбирайте. Однако я должен знать наверняка в пределах ближайших одного-двух дней, согласятся ли чехи или нам придется сметать их до 1 октября. Да, вот так! Подумав, я даю им два дня; это значит до среды».

«В среду в полночь?» — спросил Гендерсон.

«Нет, к двум часам пополудни!»

Вильсон помнил полученные инструкции и те старательно заученные по пути из Лондона в Берлин слова, которые он должен был высказать Гитлеру только в том случае, «если тот откажется проявить благоразумие».

«Было очевидно, что он не проявит благоразумия, — писал Вильсон. — Но вдруг я вспомнил все те немецкие оркестры и делегатов-коричневорубашечников на улицах Берлина. Я вспомнил о важной речи, которую он собирался произнести в тот вечер в Спортпаласе, и подумал про себя: «Если я скажу ему то, что предполагалось заявить сейчас, это может просто вывести его за пределы допустимого, и тогда мы действительно окажемся в войне». И я принял решение».

Вильсон не заявил Гитлеру того, что он и Чемберлен в тот вечер назвали «ультиматумом». «Меня за это порицали. Когда я вернулся в Лондон, некоторые члены каби-него пришли в ярость, — вспоминал Вильсон. — Я никак не мог забыть, как он разговаривал. Был такой момент, когда он заявил мне: «Если вы хотите знать, что я думаю о чехах, приходите послушать мою речь сегодня вечером в Спортпаласе». Я поблагодарил его и сказал, что не смогу прийти, но, конечно, послушаю речь по радио».

Так Гитлеру дали возможность идти в Спортпалас и предъявить ультиматум чехам, но не сообщили, что англичане и французы заявили о своей готовности воевать против Германии в случае нападения немцев на Чехословакию. Если бы этот документ был вручен Гитлеру до его речи в Спортпаласе, он бы, безусловно, вызвал у него значительную встряску, даже если и не заставил бы его отказаться от своих намерений. В следующее утро уже было слишком поздно. Заявление потеряло свою силу, как это понял даже сам Вильсон. «Теперь он уже был спокойнее, — писал Вильсон, — но все еще в плохом настроении. Я поздравил его с овациями в его адрес, но он отмахнулся. Затем я вручил ему ультиматум, но, было похоже, он вряд ли заметил его».

Это была крупнейшая ошибка в суждениях Вильсона. Если бы заявление было вручено в должное время, оно могло бы дать Гитлеру время на размышление, западные союзники избежали бы тех унижений, которые им предстояло вынести в Мюнхене.

28 сентября 1938 года, выступая с речью в палате представителей английского парламента, Чемберлен сообщил о предстоящей конференции глав правительств четырех держав в Мюнхене по урегулированию судетской проблемы, и с тех пор это сообщение преподносится как один из великих драматических моментов того десятилетия. К этому времени даже противники Чемберлена начали задумываться над тем, что, может быть, в самом деле лучше политика умиротворения, чем град бомб на Лондон и возможный развал империи.

Чемберлен, Вильсон и их сторонники имели довольно веские доводы для удовлетворения немецких требований, доводы, обусловленные не только грозной перспективой разрушительных налетов германских ВВС. Премьер-министр мог указать на то, что страны — члены Британского содружества, руководители которых в то время проводили неофициальную конференцию в Сиднее (Австралия), далеко не поддерживали большую озабоченность британского правительства проблемами Восточной Европы. Возглавляемые верховным комиссаром Канады Винсентом Масси, убежденным сторонником политики умиротворения, правительства доминионов передали свою «глубокую обеспокоенность», а сам Масси возлагал большие надежды на то, что Чемберлен пойдет на компромисс. Австралия прямо заявила, что не желает оказаться вовлеченной в европейские дела, а Южная Африка выражала откровенную враждебность любым попыткам навязать войну Германии. Дафф Купер и другие противники Чемберлена с презрением относились к подобным доводам, утверждая, что эти сомнения и расхождения во взглядах немедленно рассеялись бы, если бы английское правительство заняло твердую позицию, однако другие члены кабинета не были столь уверены в этом. Они были склонны поверить Чемберлену, когда тот намекнул, что Англия стоит перед опасностью развала империи просто из-за академического спора вокруг небольшой страны в Центральной Европе.