Александр Борщаговский: Обвиняется кровь

Цанава, тоже стараясь прикрыться именем Сталина, доходит до абсурда. Сначала звонок к нему в Минск высокого министра с неправдоподобным вопросом: есть ли у Цанавы возможностьдля выполнения важного задания Сталина? Затем информация о выезде Огольцова в Минск, и снова с упором на «выполнение важного решения Правительства и личного указания И.В. Сталина». В 1948 году в телефонном разговоре сотрудников госбезопасности могло быть употреблено слово «Инстанция», но не «ЦК», не «правительство» и уж никак не «Сталин». Через несколько строк Цанава снова напоминает, что Огольцов по прибытии в Минск привлек его не просто к очередной кровавой операции, а к «ликвидации по решению Правительства и личному указанию И.В. Сталина».

Усилия их натужны, надежды несбыточны. Упор делается на то, что они не убийцы, а по принуждению организаторы чекистской акции по приказу высочайшей из всех существующих в мире «Инстанций»; убивали не они, а те, кого Берия в письме в ЦК КПСС называет «техническими исполнителями», кто по малости своей был, надо думать, среди награжденных не орденами, а медалями.

В их кратких признаниях есть важные для нас оговорки и расхождения, открывающие ложь и коварство Абакумова, его попытку скрыть свою роль и в убийстве Михоэлса, и в построении всей гибельной по последствиям провокации, частью которой, и очень важной частью, было дело Еврейского антифашистского комитета (ЕАК).

Абакумов сознательно относит приказ о ликвидации Михоэлса к началу1948 года, а само убийство смещает во времени, называя вместо января февраль. Судя по многим документальным свидетельствам, мысль об устранении Михоэлса, о необходимостиустранения родилась у Абакумова давно, не позднее сентября 1947 года. Скорее всего, именно он испросил согласия Сталина на убийство Михоэлса в конце декабря 1947 года или в первых числах января. И получил его незамедлительно.

11 октября 1953 года заключенный Верхнеуральской тюрьмы МГБ СССР Исаак Иосифович Гольдштейн, доктор экономических наук, бывший старший научный сотрудник Института экономики АН СССР, писал в Москву в новосозданное, поглотившее и службу госбезопасности Министерство внутренних дел о несправедливом своем осуждении и просил о пересмотре дела. Гольдштейн, не имевший никакого отношения к деятельности Еврейского антифашистского комитета, к самому его существованию, был тем не менее брошен следствием в этот адский котел, обвинен в еврейском буржуазном национализме, объявлен опасным врагом, чей случайный арест положил начало разоблачению всего «националистического еврейского подполья». Он был обвинен в пособничестве тем, кто вынашивал планы «террора», кто именно с этой целью поручил ему сблизиться с семьей сестры жены Сталина Аллилуевой, с мужем его дочери Светланы — Морозом, чтобы проникнуть в некие кремлевские тайны и доставить нужные сведения главе всей террористической банды — Михоэлсу…

Вот строки из его очередного обращения к властям:

«Через несколько дней [Гольдштейна арестовали в ночь с 17 на 18 декабря 1947 года, в счастливую для него пору: только что вышла из печати его книга „Германский империализм“. — А.Б. ] меня привели к майору Сорокину, который заявил мне, что меня вызовут сейчас к министру, которому я должен все подтвердить, что признал в ходе следствия… Он настаивал, чтобы я не отказывался от того, что показал против Евгении Александровны Аллилуевой. Приведенный к министру, я застал там и двух уже упомянутых ранее подполковников [речь идет о двух его истязателях, которые вкупе с Сорокиным избивали Гольдштейна до полной потери сознания, „до потери нормального человеческого облика“. — А.Б. ]. Министр задал мне вопрос — подтверждаю ли я свое прежнее показание. Я подтвердил. Тогда он сказал, что Гринберг отрицает правильность моего сообщения. Затем тут же он спросил: „Значит, Михоэлс подлец?“ Я кивнул головой и тут же был быстро выведен из кабинета, не успев сказать ни слова»[3] Архив Дела ЕАК состоит из 42 томов Следственного дела, 8 томов Судебного дела (стенограммы заседаний), многих томов различных «Материалов» и «Документов». .

Не Кремль, не Аллилуева, с ее горьким родством со Сталиным, интересуют в этот момент Абакумова, а Михоэлс, прежде всего Михоэлс, хотя изуродованный, на время потерявший от побоев слух Гольдштейн даже не знаком с ним. Абакумов готовится к неординарному шагу: казалось бы, зачем убивать того, кого собираешься казнить по приговору? Ведь посадить можно любого: писателя с мировым именем, великого ученого-селекционера, знаменитого режиссера, жен своих верных соратников; стоит ли трудиться, сочинять сценарии ликвидации, раздавать ордена?! Другая оправдавшая себя ликвидация — убийство Кирова — была задачей из труднейших, потребовала и чрезвычайных организационных усилий, и великого притворства, лицемерия, выдающегося лицедейства — к гробу Михоэлса Сталин не придет, не пошагает рядом с миной сосредоточенной скорби; ликвидация Михоэлса — убийство в темной ночной подворотне.