Коллектив авторов - Быть княгиней. На балу и в будуаре

Эта новая мера взволновала всю Россию. Крепостные приняли ее за освобождение от своих помещиков, и многие деревни начали бунтовать, отказываясь от работ и от платежа оброка. Император начал усмирять бунт вооруженной силой. В имениях Апраксина и княгини Голицыной, урожденной Чернышевой, восстание мужиков до такой степени разгорелось, что их приводили к покорности пушечным огнем. Многие стали жертвами непонятой меры, вовлеченные в ошибочные действия безумной выходкой императора.

Дух мятежа, прорвавшийся так непредвиденно, в некоторых местах поддерживался низшими чиновниками – самым мерзким сословием в государстве. Они обходили богатые поместья и уверяли бедных и невежественных мужиков, что если они объявлены казенными крестьянами, то прежние их владетели не имеют на них никакого права.

К чему клонились эти нелепые толки – трудно отгадать, но двое из этой шайки распространили этот слух по всей Архангельской губернии и в северной полосе от Новгорода. Незадолго до моего прибытия в Коротово они подстрекали крестьян Дашкова, обещая им за какую-то ничтожную сумму перевести их под власть лучшего помещика. Мужики приняли предложение с негодованием и объявили, что они теперь счастливее, чем будучи в руках государства.

При таком положении дел император послал князя Репнина в эти бунтовавшие провинции. Войско проходило городом, лежавшим близ той деревни, где жила я. Репнин вручил свое письмо сельскому священнику и приказал под строгим секретом доставить его мне. Поп исполнил поручение. Однажды я смотрела в окна и заметила неизвестного мне церковника, который шел прямо к моему жилищу. Я бросилась к двери и тут же увидела перед собой посла, который, передав мне письмо, просил больше всего надеяться на Бога, а затем исчез.

Князь Репнин горько сожалел, что не может оказать мне ни малейшей помощи, но посоветовал написать императрице и попросить ее ходатайства перед императором. Я долго не решалась последовать его совету, потому что чувствовала отвращение к прошению милости у государыни, вовсе не питавшей ко мне расположения. Если бы я была осуждена страдать одна, то, вероятно, согласилась бы навсегда остаться в настоящем положении, нежели умолять о возвращении в Троицкое. Но мою ссылку добровольно разделяли другие. И где? в крестьянской хижине у шестидесятого градуса северной широты, среди болот и непроходимых лесов, которые в продолжение короткого и ненастного лета отрезают всякий удобный выход из окрестностей деревни и беспрерывно держат нас в заточении. Моя дочь, мисс Бетси, служанки – все страдали, и, может быть, страдали больше, чем я, подкрепляемая в незаслуженном гонении гордым чувством невиновности, воодушевлявшей меня силой, энергией и покорностью своей судьбе.

Печальная наша жизнь еще больше затуманилась, когда зимой замерзли озера и открылось сообщение с окрестными провинциями. По деревне, под моими окнами, беспрерывно шли несчастные ссыльные из Петербурга в Сибирь. Однажды я увидела барскую кибитку, остановившуюся у дверей соседней избы; я послала слугу осведомиться, кому она принадлежит. Незнакомец спросил, от кого послан слуга, и, когда услышал мое имя, изъявил желание увидеться со мной, назвавшись близким родственником.

Хотя мне и не совсем удобно было принимать посетителей, но, подумав, что, может быть, он нуждается в моей помощи, я попросила его к себе. Между прочим, мне было желательно знать, кем он доводится мне по родне. По мере объяснения незнакомец стал запинаться, а по лицу его пробежала конвульсивная дрожь. «Вы, верно, больны, – сказала я, – и, кажется, страдаете». – «Не так сильно, – едва проговорил он, – как придется, вероятно, впоследствии, до конца жизни».

Тогда он рассказал свою историю: на него вместе с другими его товарищами-гвардейцами завели уголовное дело за оскорбительность речей против императора; прочих сослали в Сибирь, а его предали пытке и с переломанными членами, отрешенным от службы сослали в Вологду, в имение дяди, взявшего его на поруки.

Продолжать свидание без всякой надежды помочь было слишком тяжело; я могла только сожалеть о несчастье. Но вид этого молодого человека, изуродованного орудием пытки, с порванными нервами, долго терзал мое воображение.

Вскоре после того посетила меня Воронцова с дочерью. Она была не близкой мне родственницей, но женщиной вполне уважаемой мной. Младший ее сын, достойный человек в полном значении этого слова, в юности был отдан на мое попечение и до шестнадцатилетнего возраста, до поступления в армию в чине майора, воспитывался под моим руководством. Добрые нравственные начала и прекрасное поведение, глубокое уважение к матери составляли главные черты его характера, будучи гордостью и утешением для матери. Из благодарности к моим заботам о его воспитании она старалась при всяком удобном случае выразить свое внимание ко мне. Поселившись неподалеку, она пробыла целую неделю в моей деревне. Несколько книг, привезенных из Троицкого, карандаши, служившие нам для рисования окружающих сцен на рабочем столе за неимением бумаги, разнообразили наши скучные часы; другие занятия и шутки одного казака, служившего при мне, прогоняли черные думы, и все мы начали мало-помалу привыкать к своей жизни.