Коллектив авторов - Быть княгиней. На балу и в будуаре

Когда мои дети возвратились с ярмарки, мы сели в кареты и поздно вечером достигли места своего назначения.

Моя изба была довольно просторной; противоположную комнату отвели для кухни, а лучшая хижина неподалеку была приготовлена для моей дочери.

Я немедленно послала за Шридманом, посланцем моего сына, и, когда он уехал, я узнала от своего слуги, что этот офицер не только вел себя всем напоказ, но имел глупость сообщить о своем поступке городничему, который отобрал у него паспорт.

Ни днем ни ночью я не могла успокоиться: во сне постоянно мне виделся сын, сосланный в Сибирь. Я умоляла брата и других друзей известить меня о положении Дашкова, но не совсем доверяла их утешительным письмам и беспокоилась до тех пор, пока не узнала, что он действительно назначен командиром полка.

У Павла I были светлые периоды справедливости; он даже проявлял некоторую смышленость и благородство. Он услышал от городничего о поступке Шридмана и нисколько не рассердился на моего сына. Когда же ему донесли через шпионов Архарова, что многие из моих друзей навещали меня в ссылке, он сказал: «Ничего нет удивительного: в такое время и надо доказывать дружбу или благодарность княгине Дашковой тем, кто любил ее прежде».

Ссылка для меня в личном плане не была и невыносимой. Я жила в просторной и, сверх ожидания, опрятной избе. Правда, три мои горничные спали со мной в одной комнате; но благодаря их вниманию, уважению и чистоте я не чувствовала никакого неудобства, а мисс Бетси устроила темно-зеленую занавеску, отделявшую меня от служанок.

По прибытии в Коротово прием мой сопровождался небольшой церемонией. Я опишу ее, потому что в ней выразилась черта народного характера и в данном моем положении чрезвычайно тронула меня. Между русскими помещиками есть обычай по приезде в деревню идти прямо в церковь. Попы служат благодарственный молебен и потом являются в дом господина с поздравлением, причем благословляют его крестом, а помещик целует крест и потом руку священника. Так было и со мной. Как только я вышла из саней, поп явился в мою горницу и, совершив религиозный обряд, вместо того чтобы протянуть мне свою руку, умолял со слезами на глазах позволить ему поцеловать мою. «Не чин ваш, моя матушка, я уважаю, – сказал он, – нет: слава ваших добродетелей глубоко трогает мое сердце. Я говорю вам от имени всей деревни. Ваш сын добрый барин, потому что вы хорошо его воспитали, потому-то мы и счастливы. Для вас несчастье жить между нами – мы жалеем о том, но для нас благодать видеть вас как ангела-хранителя».

Я устала и ослабела, но это неожиданное, наивное и душевное выражение любви добрых крестьян, никогда не знавших меня, при таких грустных обстоятельствах воодушевило, осчастливило меня. Прервав речь достойного пастыря, я обняла его, как друга. Мои спутники были до слез тронуты этой сценой и потом сказали, что никогда во время самого полного счастья они не чувствовали ко мне такого уважения, как в ту минуту.

Первым моим делом по приезде было отослать Лаптева назад. Я постоянно беспокоилась за него; к счастью, судьба пощадила его и он не пал жертвой безграничной признательности и расположения ко мне. Император, услышав о его поступке, с величайшей похвалой сказал: «Этот не из числа ваших голоштанников; это человек, умеющий носить панталоны», – любимая поговорка Павла I, когда он хотел выразить уважение к сильному характеру. Стрелковый батальон, которым командовал Лаптев, был в числе уничтоженных полков, но император дал ему другой и затем вскоре пожаловал его орденом Мальтийского креста.

Остановившись в Твери проездом в Коротово, я написала своему двоюродному брату князю Репнину с целью дать почувствовать ему несправедливость моего изгнания. В то же время я напомнила ему о своих чувствах в отношении Петра III, которые он знал и мог подтвердить государю и всем благонамеренным людям: я никогда не искала личного возвышения или отличия своего семейства в падении монарха. Я назвала место своей ссылки и указала на известных членов академии, душевно преданных мне, которым он мог без опаски вручить свое письмо, пока я не пришлю в Петербург нарочного гонца за получением других писем.

Ответ тем удобнее было передать, что ему благоприятствовало следующее небывалое распоряжение царя. Прежде приводили к присяге на верноподданство только дворян; остальная часть общества, гражданские чиновники и крепостные люди, не присягали. Павел I по какому-то капризу приказал от всех своих подданных, не исключая крестьян, взять клятву покорности.